— Почему же я знаю?
— Ладно, не будем об этом. — Как бы девушка не вздумала обидеться. — Просто я знаю, что ты знаешь про меня. Я хочу их разыскать, помочь.
— Чего ж теперь помогать… — начала девушка и, сообразив, что этим выдала себя, ахнула и закрыла руками лицо, но тут же опустила руки и вызывающе взглянула на Ирену.
«Ну да, — как бы говорил ее взгляд, — уж если я и виновата, то не так страшно, как ты».
Ирена целиком сейчас зависела от этой девушки, молодой и уверенной, что она имеет право судить Ирену.
— Почему бы и сейчас не помочь? — как можно мягче сказала она. — Мальчику всего шесть лет, ему бабушка нужна. Больше-то у них никого.
— Как это никого? Ей ее друзья писали. По фронту. Звали кто куда. Даже в Ленинград. А один из Башкирии — Жалиль, имя у него такое — так тот даже просился сам приехать, жениться звал. Только она не согласна. А может, уже и передумала, может, уже и вышла. Не за него, так за другого. Такая красивая.
— Красивая? — машинально переспросила Ирена.
— А что, нет? — удивилась девушка. — Конечно, красивая. А хорошая какая! Всем помочь готова.
— Ты меня извини. Я же ничего про них не знаю. Трудно им жилось?
Девушка вроде как замешкалась, потом решилась. (Уже дома, в Шабанино, в тысячный раз перебирая их разговор, Ирена поняла, что девушке хотелось рассказать все как было, чтобы сделать ей больно, за Августу, за Женечку, но она все-таки немного жалела ее — немолодую, а для нее так и вовсе старую женщину, которая приехала сюда из такой дали.)
— Она ведь, Августа-то, когда рожала, чуть жива осталась. В деревню она как раз пошла, муки хотела наменять. Рано пошла. Шла, шла и рожать начала. Никого кругом, зима, а она рожает. Ужас! — Девушка схватилась руками за побледневшие щеки. — Сняла она шинель, да на шинель прямо и родила Женечку. Это она маме рассказывала потом, а я, — девушка полыхнула румянцем, — я нечаянно слышала. Пуповину она ему зубами перегрызла, как зверь какой, — это она так говорила: как зверь, — нитку из шали выдернула и ниткой этой пуповину-то ему и перевязала. Потом Женечку — в шинель и пошла. А сама-то раздетая. Вот и застудила себе легкие. Не дошла бы, ни за что бы не дошла, если б не почтальон на лошади. Посылки вез. Он потом так лошадь гнал, что запалил до смерти. Посадили его, почтальона-то. А тетя Августа в больнице лежала. Долго лежала, месяца два, а то и три, наверное. Вышла, ей про почтальона рассказали. Она везде хлопотала, выручила его. Только все равно он полгода отсидел за нее с Женечкой. И за лошадь оба платили. Она не хотела, чтоб он платил, а он не соглашался, чтобы она одна. Жалел ее. Спасибо потом из Москвы решение пришло — отменили штраф и деньги им вернули. Она эти деньги на сберкнижку положила, для Женечки, — подрастет, говорит, я ему велосипед куплю.
Девушка не замечала, что Ирене плохо. Значит, тогда в ночи она слышала плач своего внука. Здесь как раз утро было… Уносила его лошадь. Все дальше и дальше. И плач слышался все тише и тише. Как она тогда не догадалась, что это плакал ее внук! Как не вспомнила, что пришел его срок явиться на свет. Знала же, что в январе. Бросить бы ей тогда все, лететь сюда…
Так и не узнав адреса Августы, она вернулась на вокзал. В поезде, всю дорогу обратно, она обдумывала, как теперь разыскивать Августу. Кто может помочь ей? В первую очередь надо обратиться в милицию. Там подскажут, что делать. Одновременно написать в воинскую часть, где служили Августа и Женя. Разыскать однополчан, кто-то да должен знать, где она.
Два года розысков не привели ни к чему.
Возможно, Августа все-таки вышла замуж и сменила фамилию. В таком случае найти ее уже невозможно.
Все чаще и чаще Ирена, вспоминая внука, вспоминала Петю — мальчугана из Трускова. Почему-то она была уверена, что он похож на ее внука. Может быть, потому, что Августа была деревенская. А все деревенские дети, по наблюдениям Ирены (она часто ездила по деревням, насмотрелась), похожи друг на друга: конопатые, светлоглазые, застенчивые…
Постепенно, незаметно для нее самой появилась у нее мысль взять Петю на воспитание. А что, чем это плохо? И мальчику это пойдет только на пользу, и Ирена будет не одна. Будет кто-то дома живой, ждать ее, радоваться ее приходу. Мальчик наверняка тихий, смирный. Не мог он быть озорником, выросши в бедности.
Клавдия, само собой, будет рада, — ясно, что в городе живется легче. Надо быть совсем уж неразумной, чтобы не понять этого. Тем более что Ирена не собирается усыновлять Петю — смешно в ее возрасте, — просто она поможет вырастить человечка, и заодно ей будет веселее жить, когда рядом будет расти ребенок, вроде как бы внук. Вырастет — будет приезжать к ней… Она с самого начала велит ему звать себя бабушкой. Какое уютное, теплое слово — бабушка.