Как-то она вышла к себе в сад и увидела залитый солнцем куст красной смородины. Куст шевелился. Ирене примерещилось, что там ребенок, объедающий ягоды. Она замерла, чтобы не вспугнуть, а губы уже ползли в улыбке, уже зрели слова — приветить малыша. Но тут из кустов шмыгнула кошка. Ирена подхватила с земли щепку, швырнула в тощую холеру… и вдруг быстро пошла в дом. Взяла кошелек с деньгами, сдернула с вешалки плащ и бегом — оставались считанные минуты — на остановку автобуса, идущего в сторону Трускова.
Приехала она туда уже под вечер.
Семья — шесть душ — сидела за столом и ужинала. На столе стоял чугунок с нечищеной картошкой, большая миска простокваши и горка перьев зеленого лука.
Почти не изменившаяся с той дальней поры, как она приходила в исполком, сидела за столом Клавдия, две взрослые девочки — шестнадцати-семнадцати лет и два мальчика помладше. Напротив Клавдии — на хозяйском месте — Петя, которому шел уже девятый год.
Клавдия не сразу признала Ирену. А когда та напомнила о себе — осторожно, чтобы дети не поняли из ее слов, зачем тогда приходила Клавдия в исполком, — она оживилась, усадила гостью к столу.
— Извиняйте, хлеб-то у нас кончился, квашню вон завела, завтра печь собираюсь. А не признать вас, — покачала она головой. — Такая ли молоденькая была… И сейчас ничего, а все ж против прежней куда там… Кукла была. Я уж и по какому горькому делу пришла, а и то не налюбовалась.
Ирене это не причинило боли: она даже и не слушала Клавдию, ей было не до этого. Она смотрела на Петю. Петя сосредоточенно дул на картошку, перекидывая ее с руки на руку. Ирена представила, что где-то ее Женечка, чуть помладше Пети, так же ест картошку, старается выглядеть посолиднее, этаким мужиком, перед чужим человеком. Нет, не такой уж он тихий, прибитый, как представлялось. Но это и хорошо — значит, нормальный ребенок: Женя тоже рос не пай-мальчиком, а вырос — дай бог всякому… Вырос… Не успел и вырасти по-настоящему. Петенька будет с нею, она все сделает, чтобы ему было хорошо.
— Хочешь поехать в город? — спросила его Ирена, лаская глазами вихор на макушке, жаркие уши…
— Мы с мамкой на будущий год поедем, обещала, не обманет. Не обманешь? — строго спросил он Клавдию, которую по примеру старших звал тоже мамой.
— Когда же я тебя обманывала? — укорила его Клавдия.
— А то нет? Обещалась с дядей Федей в Ванеевку отпустить, а сама?
— Так чем же я виновата, что он ночью уехал?
— Ночью-ночью, — проворчал Петя, — могла бы и ночью разбудить.
— Хотела будить, — всерьез оправдывалась Клавдия, — а ты в три дырки сопел, пожалела.
— Пожалел волк кобылу, — сказал Петя и захрустел луком.
Когда молодежь повыскакивала из-за стола, Ирена, замерев, потому что уже чувствовала, что не получится все так просто, как она думала, стараясь придать себе спокойный и даже равнодушный вид, сказала:
— Отдайте мне Петю. Я его в городе учить буду. Когда захочет — к вам поедет, захотите — вы приезжайте. Сами знаете, в городе ему лучше будет.
Клавдия оторопела:
— Чегой-то не пойму, всерьез вы или как?
— Всерьез. Чего тут такого. Многие так делают, — сказала Ирена, хотя ни одного такого случая не знала.
— Нет, — без раздумья, сразу ответила Клавдия. — Не отдам. Трудно тогда было, вот и приезжала просить, а сейчас чего же: вырос, никаких забот с ним не знаем. Да и душа прикипела — до чего хороший парнишка. За ним куры, овечка, поросенок. И Любка на него деньги шлет, небольшие, а все же деньги. Сама замуж вышла, не до него ей, а деньги шлет, не забывает.
— Так я бы ее деньги не брала, вам бы оставались. Я сама все буду покупать — и одежду, и учебники. Кормить буду, что себе — то и ему. В театр будет ходить, в кино. К нам иногда из области цирк приезжает.
— Куда ему, — перебила ее Клавдия. — Он деревенский, колхозник, что ему ваш цирк.
Она сказала это с таким достоинством, с таким пренебрежением к городу с его театрами и цирком, что Ирена поняла — все, говорить больше не о чем.
— Не в цирке, конечно, дело, не в развлечениях, — попыталась она что-то еще исправить, — ему учиться надо, может врачом станет, сюда же и приедет.
— В Никольском тоже десятилетка есть, выучится, будет охота, — твердо сказала Клавдия.
Она встала, принялась заниматься по хозяйству, и это было до странности похоже на окончание приема. Словно она была значительным лицом, а Ирена просительницей. Ирена попыталась, чтобы все-таки был ее верх и, будто не замечая, что Клавдия уже с большим горшком пойла для скота пошла к порогу, непринужденно, в то же время чуть не до крови прокусывая себе изнутри щеку, продолжала разговор: