— Так я тоже в этом доме жил. У Кати эвакуированный парнишка был, со мной учился, — Коля.
— Это мой брат.
Мужчина долго, с какой-то, я бы сказала, доброй нежностью смотрел на меня. Пытался ли он связать меня теперешнюю с той сестрой Коли, которую должен был тоже вспомнить, или просто, глядя на меня, вспоминал то время…
Скоро будет мельница и за ней мост. Я встала. Мельницы не было.
— А где мельница?
— А вон на ее месте магазин стоит.
И правда, я увидела серое кирпичное строение. Я не узнавала местности: какие-то дома, вроде бы их тут раньше не было.
А машина вдруг остановилась.
— Здесь центр совхоза, — сказали мне. — Выходите.
— Да нет, я в Круглыжи.
— Это тоже Круглыжи. Поселок Мирный. Здесь переночуете. Есть у вас там в селе кто знакомые?
— Нет… То есть не знаю. Наверное, никого нет.
— Ну так выходите. Здесь правление, есть комната для приезжих.
Мне так мечталось въехать в село по-старому. Но что было делать? На ночь глядя, ни к кому… Утешила себя, что завтра пойду в село пешком. Мост, я видела, стоял на старом месте. Видела дома, очень большие деревья. Тогда они не были такими большими…
Правление было закрыто. Какая-то женщина посоветовала мне пойти к директору совхоза Михаилу Серафимовичу Киселеву. Показала его дом.
Директора, хоть было уже восемь вечера, темнело, дома еще не было. Хозяйка, сын директора и его молодая беременная жена встретили меня, незнакомую, чужую, приветливо и сразу повели в только что истопленную баню. Недавно срубленная, она вся пропахла смоленым духом сосны. Потом к этому примешался запах березового веника. Я сидела на чисто струганной белой лавке и блаженствовала, согреваясь. Хозяйка приоткрыла дверь, села на пороге, так ей было жарко, а я не чувствовала жары, до озноба промерзла на верху машины.
Наверное, баня и спасла меня от простуды.
Михаил Серафимович пришел около десяти часов. Он долго мыл ноги в резиновых сапогах в специальном корыте, которое стоит у крыльца. Точно так же стоят корыта и возле правления, и возле сельсовета, у всех домов. Иначе невозможно: столько грязи — представить себе трудно. «Глина, — сказал Михаил Серафимович. — Если бы нам дороги!» И при мне все то время, что я там провела, только и был разговор о дорогах. Приезжали из района — специально для разговора о дорогах. Приезжали из области — опять-таки для этих разговоров. Дороги, дороги!
И нас сюда впервые тоже привела дорога. Долгая дорога…
Дорога
Девятого июня 1941 года день в Ленинграде с утра был прохладный, и мама в самую последнюю минуту, перед тем как ехать на вокзал, решила, что нам всем — мне, братишке и ей самой — надо надеть пальто.
Вещичек у нас было мало, все легкие, потому что ехать в незнакомую Боромлю с двумя пересадками, а мама везла с собой еще и сахар, чтобы потом привезти домой из Боромли варенье. С сахаром в те годы было не просто. Стояли за ним в очередях, и выдавали его в одни руки не больше килограмма.
Боромля — громадное село где-то в Сумской области. По своему расположению оно напоминало пышное дерево, раскинувшее свои ветви-улочки во все стороны. Основная улица — ствол — ведет к базарной площади, как бы подножию этого дерева.
Именно здесь, в Боромле, зародилась и навсегда поселилась в моем сердце любовь к Украине, к этому удивительному, благоуханному краю. Такой вот по книгам, гоголевским рассказам — с белеными хатками, вишневыми садочками, с лукавыми и прекрасными Парасками и добродушными Грицьками — и представлялась она мне.
Крупные, величиной с кулак, звезды и голосистые соловьи по вечерам. По утрам горластые петухи и быстрая певучая речь черноокой молодой хозяйки, которая носится со двора в дом, из дома в хлев… Звенькают ведра, плещется вода, а розовое солнце несмело заглядывает в окна. Глиняный пол холодит ноги. Убираешь постель с полынью под простыней — от блох. А в соседней комнате трещит в печи золотой соломенный огонь, шипят и брызжутся на сковородке шкварки в ожидании, когда шлепнутся на них желтоглазые яйца.
Тоська и Шурка — две девчонки-двойняшки, совсем непохожие друг на друга: бойкая хитренькая Шурка и тюленистая Тоська.
— Се ты казала? — заглядывает в дверь Шурка, делая вид, что ей что-то послышалось. Сзади пытается заглянуть и Тоська, но Шурка отпихивает ее, закрывает дверь, убедившись, что ничего в комнате не изменилось и ничего стоящего ее внимания нет.
Через минуту она уже сидит в бочке с дождевой водой, а Тоська, пыхтя, волочит к бочке скамейку, иначе ей не взобраться туда вслед за Шуркой.