Поезда шли переполненные. Переполнены были и вокзалы.
У нас был железнодорожный литер, и нам не надо было покупать билеты, но все равно его надо было без конца компостировать. Иногда пробиться к кассам не представлялось никакой возможности, и мы бегали от проводника к проводнику вдоль состава, пока не находился какой-нибудь подобрее или просто падкий на деньги.
Случалось иногда, что мама все-таки вынуждена была идти к начальнику станции, и бывало, что оттуда выходила сияющая, потому что, как выяснилось в этой поездке, довольно многие железнодорожники знали папу: кто-то учился с ним вместе в техникуме или в институте, кто-то знал как инженера — специалиста по электрификации железных дорог. Работал он тогда начальником электрического участка Октябрьской железной дороги. Участок этот, Ленинград — Петергоф, Лигово — Гатчина, был одним из первых в стране и привлекал к себе внимание.
Я редко видела отца: даже среди ночи вдруг раздавался телефонный звонок, отец выбегал из дома и вскоре со двора доносился треск его мотоцикла — мчался на аварию. Пронеслась ли над городом гроза, пролетел ли низко самолет — этого уже было достаточно тогда, чтоб что-то случилось. Я мало понимаю в этом, а спросить уже некого…
Так вот, если нам попадался, по счастью, начальник, — знающий отца, нас сажали без всякого компостера в переполненный поезд, и мы ехали, сами не зная куда, но подальше от того страшного, что двигалось и двигалось за нами. Милу мама не оставляла нигде, она была непробойная, какая-то аморфная, и без нас застряла бы где-нибудь в пути. Как мы расстались с нею, не помню. Мама говорила, что она села в какой-то солдатский эшелон и куда-то уехала.
Ехали мы долго — месяца два. Бывало, приедем на какую-нибудь станцию, сразу и неизвестно — на какую, потому что все вывески с вокзалов сняты. Впрочем, напрасно: стоило спросить любого находящегося здесь на станции человека, и он давал исчерпывающую информацию. Люди многого еще не понимали, о многом не знали, ни о какой конспирации не задумывались. Узнав, что это за станция, мама тут же доставала карту, сверялась по ней, искала, куда, каким путем нам следует двигаться дальше, и, если оказывалось, что поезд идет не в том направлении, мы быстренько подхватывались и выходили, чтобы дождаться следующей попутки.
Кстати, эта карта пригодилась многим людям. Совсем новенькая в начале нашего путешествия, под конец она вся разлохматилась, потрескалась на сгибах, но все равно служила верой и правдой.
На крупных станциях работали эвакопункты. Там выдавали беженцам талоны на бесплатное питание в столовых при этих же станциях.
Я запомнила, что все время хотелось спать. Не есть — ели мы, значит, достаточно, а именно спать. Спали где-нибудь на песке, большие кучи которого лежали на каждой станции на случай пожара от зажигалок или вообще от бомб. Спали, сидя на своих узлах. А если удавалось примоститься где-нибудь на краешке скамейки — это было счастье.
В вокзале было полутемно, потому что горели только слабого накала синие лампы, а под лампами вдобавок плавал туман от дыхания сотен людей. Люди сидели на скамейках, на полу вплотную друг к другу.
Прибывал поезд, и вокзал приходил в движение: кто-то срывался с места, кто-то спешил это место занять, кто-то просто перемещался, освобождая проход. Кричали спросонок дети, кто-то звал кого-то… Штурмовали поезда, кричали, ругались. Но стоило поезду уйти — и вокзал снова погружался в тяжелую дремоту.
Люди были вроде каждый сам по себе и в то же время едины. У всех была одна и та же беда, и она роднила. Старались, чем могли, помочь друг другу — одолжить ли чайник, покараулить ребенка, посоветовать, что делать дальше, куда ехать.
Сколько порой драматических, порой, смешных случаев вспоминается из той поры…
На каком-то вокзале у меня оказалось место на скамье. Я села и тут же, конечно, уснула. Мой узел, за который я отвечала, я поставила под ноги: и надежно, и удобно, и места не занимает. Во сне я переменила положение, переставила поудобнее затекшие ноги, и вдруг рядом кто-то истошно закричал, ноги мои стали отчего-то подпрыгивать. Открываю глаза и вижу дикую картину: мой узел вертится под ногами, вздыбливается и верещит. Я с перепугу сильнее придавила его к полу. В синей полутьме вокзала, сквозь дымку сна я увидела, что узел продолжает рваться из-под моих ног, и я, соображая только одно, что вещи упускать нельзя, бросилась плашмя на узел. Узел яростно рванулся, опрокинув меня навзничь, вскочил и оказался Милой.