Я сидела в углу и, кажется, дремала, во всяком случае, когда я подняла голову, передо мной стояли мама и братишка с дохлым раком в руке, которого он тут же мне хвастливо продемонстрировал.
На станциях, в поездах, в столовых — везде люди, вырванные из своих привычных мест, потерявшие родных, близких, дом, нажитое добро, не знающие, что с ними будет завтра, говорили о войне, о коварстве немцев, об их подлом нападении, несмотря на то, что только что с ними был заключен договор о ненападении. Мирный договор.
Где искать родню, если их город или деревня заняты? Успели ли они уехать, что с ними? Где приклонить голову?
Где мужья, братья, отцы, которые в первые же дни ушли защищать отечество? Как с ними списаться, как разыскать их? Живы ли они?
Но, несмотря на все, не было паники, не было павших духом. Наверное, опять-таки потому, что это была общая беда, плохо было не одному — всем.
На каком-то из перегонов, видимо очень близко к военным действиям, с нами в купе ехала женщина в военной форме. Она учила нас, как вести себя в случае налета вражеской авиации. Надо ложиться на пол. А когда поезд остановится — выскочить, отбежать от поезда подальше и лечь на землю. Я смотрела на грязный пол в вагоне и думала, что ни за что не лягу, что в случае чего присяду на корточки. Даже место себе подыскала — под столиком.
Хотя и с некоторым страхом, но больше с любопытством ждала я бомбежки. К великому счастью, эта чаша нас миновала.
Очень много было разговоров о шпионах, и диверсантах.
Ехали мы как-то с семьями военных, кажется из Чернигова. Мы оказались в купе, где расположилась все знающая, всех поучающая и всех обрывающая злая, категоричная дура.
Она, например, объясняла кому-то: «Есть два зеленых цвета — просто зеленый и салатовый». Или: «Люди делятся на три сорта: брюнеты, блондины и все остальные — шатены». Говорила она обо всем твердо, категорично, и, как правило, никто ей не возражал, то ли понимая бесполезность этого, то ли не желая связываться.
Я один раз по неопытности попробовала это сделать. В вагоне было очень душно. Мы обливались потом. Она сидела и обмахивалась платочком.
— Жарко, как на Южном полюсе.
— На полюсе холодно, — наивно поправила я ее.
Она могла просто не заметить моего замечания, но она заметила.
— Девочка, — сказала она, глядя мне куда-то в колени, — есть два полюса — Южный и Северный. На Северном действительно холодно, а на Южном, — подчеркнула она, — на Южном жарко. Ты в каком классе учишься?
— Седьмой кончила.
— Семь классов кончила, а таких вещей не знаешь. Стыдно. Очень стыдно.
Я растерялась. Смутилась. Учителя и учебники говорили, что Южный полюс — это Антарктида, это вечные льды. Они же не могли ошибаться. Выходит, эта женщина не знает того, что известно даже мне.
С детских лет мне внушалось почтение к старшим, внушалось, что взрослые все знают лучше, чем дети, умнее их. И вот — нá тебе. Это было открытием.
А вскоре опять произошел разговор.
— Мама, — спросил ее сын, мальчик лет шести-семи. — А немцы на каком языке говорят — на немецком?
— Конечно, не на русском же. Американцы говорят на американском, французы на французском, а немцы на немецком.
— Американцы говорят на английском, — сунулся братишка, который к тому времени уже окончил первый класс.
Она покачала головой и даже причмокнула, удивляясь тупости ленинградских детей. Вероятно, из педагогических соображений, в основном из-за сына, она сочла нужным разъяснить:
— На английском говорят в Англии, а в Америке — на американском.
Наверное, никого из взрослых в купе не было, потому что и в этом случае никто ей не возразил. Я тоже молчала.
По-моему, она презирала людей, смотрела на всех прищуренными глазами с легкой усмешкой. А люди ее как-то побаивались. Нас она окрестила «дачниками» после того, как мама поведала в купе нашу горестную одиссею. Относилась она к нам неприязненно. И сейчас не могу понять — почему.
Так вот она рассказывала, что самолично передала в органы безопасности уже несколько вражеских лазутчиков. У нее, мол, особый нюх на шпионов. Рассказывала она, как на огороде поймали женщину в красном бархатном платье (почему она на огороде была в бархатном платье?). Женщина лежала между грядками и то раскидывала руки, то съеживалась в комок, словом, подавала сигналы вражеским самолетам, так как неподалеку находился военный объект. Кажется, она первой увидела эту шпионку.
Кто его знает, может, в этом что-то и было, но уж больно много она разоблачила шпионов. Больно она была прозорлива.