— Отбой
— Принял.
Проскочили железнодорожный мост, слева замелькали барриос — нищие, кишащие крысами жилища местной бедноты, сделанные из морских контейнеров, украденных из порта, из листов самого разного железа, взятого непонятно откуда, из потемневших от старости американских мобильных домов — моторхоумов. Моторхоум здесь считался настоящей виллой.
Это тоже была Мексика. Здесь ходили босиком, если не удавалось украсть ботинки, здесь матери укладывая детей спать, оставались рядом, потому что крысы могли объесть ребенку лицо, здесь проржавевший контейнер считался домом, а старый, с давно сгнившими шинами моторхоум — хоромами. Здесь убить человека стоило сотку баксов, а то и еще дешевле. Здесь рожали по семь-восемь детей, и у половины жителей этих трущоб вообще не было паспортов. Эти люди не существовали для государства — но государство потом удивлялось, откуда берутся бандиты, наркомафиози и анархисты.
Сначала североамериканцы пытались чистить эти трущобы. Из всех только Вермеер помнил это — их запустили в самое сердце барриос, они сопровождали врачей-волонтеров из "врачи без границ". Они раздали какие-то лекарства, мыло — а на обратном пути они попали под обстрел и открыли ответный огонь, убивая тех людей, которым приехали помочь. Сейчас ни та, ни другая сторона не делала глупостей — североамериканцы предпочитали не соваться в барриос, а из барриос не обстреливали колонны, патрули и блоки…
Развязка с Мигель Алеман была давно взорвана, еще на второй год войны — здоровенный грузовик с цистерной взорвался, проезжая под мостом как раз тогда, когда по мосту проходила колонна Страйкеров. Сейчас искореженные машины давно вывезли, армейские саперы разобрали то что осталось от моста, направленными взрывами обрушили его остатки. Все что напоминало сейчас о трагедии — так это кучи серого, искореженного в хлам бетона по обе стороны дороги, да несколько простых памятных знаков слева от дороги. Одиннадцать — по количеству парней, которые не вернутся домой. Памятные знаки местные почему то не трогали — зато на остатках моста кто-то большими черными буквами вывел.
La muerte harА desaparecer todas las.[10]
Прохрустев колесами по временной, засыпанной щебнем трассе, остававшейся такой вот уже больше пяти лет, Форд и Додж в числе прочих машин выбрались на Мигель Алеман, ведущую прямо в город…
Несмотря на всю подготовку, на то, что он служил здесь не первый год — Альварес проморгал, не понял, откуда стреляли. Просто что-то застучало — по машине, по кузову, по стеклам, по всему, мир наполнился этим проклятым стуком, стекла затрещали, осыпаясь…
— Козлы!
Было видно, что в Эспинозу, сидевшего за рулем попали, он на секунду потерял контроль над управлением — но тут же пришел в себя, со всей дури нажал на газ. Почти шестилитровый двигатель бросил Форд вперед.
— Не отвечать! Прорываемся!
Альварес оглянулся — Додж держался у них на хвосте, лобового стекла у него уже не было, и злобный огонек бился там, где должен был сидеть Ривера. Значит, пока еще все целы и способны вести бой.
— Налево! Огонь без команды!
С ревом мотора, едва не заваливаясь на бок, Форд выскочил на нужную улицу — под шквальный огонь. Неширокая, ведущая к отелю, боковая улица уже была перекрыта поставленным поперек нее грузовиком, перед ним чадили несколько облитых бензином покрышек. Стреляли, кажется, уже отовсюду…
— Покинуть машину!
Двигатель уже захлебывался, Форд шел по инерции. В разбитые пулями стекла несло запах дыма, подожженных на улице покрышек и опасности.
Рывок — из распахнутой двери, которая на секунду защитит от пуль, в дверях — вставки из брони, машины специальных. И — удар, сильный удар, скорость километров двадцать и сейчас все эти двадцать километров играют против него, когда он падает на дорогу. Падает, кувыркается, чтобы погасить энергию удара, приходит в позицию для стрельбы. Рука уже привычно держит пистолет…
Раз! — пистолет дергается, кожух идет назад, выплевывая гильзу — и в нескольких метрах от него прячущийся за пикапом боевик — черные очки, бородка, автомат Эрма плюющийся пулями — на секунду замирает от удара пули, горло взрывается кровавым фонтаном. А потом он падает, исчезая за машиной, за которой он укрывался, словно марионетка, у которой враз обрубили все веревочки…
Два! Три! — еще два выстрела в быстром, почти пулеметном темпе, потому что первая пуля идет мимо, зато вторая попадает точно в голову наркомафиози, голому по пояс, покрытому татуировкой и с автоматом Калашникова, из которого он хлещет огнем даже не целясь, от живота. Он как раз бежит параллельно ряду припаркованных у тротуара машин, бежит, наступая на валяющихся людей. Здесь, как только начинается перестрелка, все падают, падают, где застало, и молятся Санта Марии. А этот помолиться не успел — упал, разбрызгивая мозги из вскрытой пулей черепной коробки, упал замертво.