— У тебя пока пусть будет, — махнул рукой Барнс, пытаясь прийти в себя от эскапады Брока. — Нам и положить-то пока некуда. А ты, староста, иди-ка домой. Вещи пока не собирай, мы, герои, народ отходчивый, но посиди смирно.
Ходим оказался с Барнсом солидарен, и, не прощаясь, важно покинул светелку, а потом и избу. А Барнс обернулся к Броку, и взгляд его не выражал ничего хорошего.
— А теперь, мой дорогой и.о. Капитана, мы с тобой обсудим некоторые нюансы нашего здесь пребывания, — Барнс почти шипел, потому что он был в ярости от того, что творил Брок. Схватив его за руку, он безжалостно втащил его обратно в баню, хлопнув дверью. — Ты чего творишь?! Мы здесь на два дня, а всем этим людям тут потом жить. Как Стив, бля, не разобрался ни в чем, а уже лезешь. Демократию насаждаешь. Стив, конечно, большой умница, но идиот, не заставляй меня думать о тебе хуже, чем ты есть на самом деле, красавица.
Вырвав руку из жёсткой хватки, Брок прищурился, окинул разъярённого Барнса взглядом.
— Можешь думать обо мне всё, что хочешь, сравнивать со своим ёбаным херувимчиком, но этих людей я просто так не брошу, — рявкнул он в ответ, отвернулся. — Насмотрелся я на всё это дерьмо, на таких уродов, что своих доить до последнего будут, на матерей, высохших, выгоревших, на детей, которым жрать нечего, и их в жертву не пойми чему приносят. Барнс, может я действительно погорячился, вспылил, но одна Рада для селян много больше сделать может всех этих Ходимов.
Выговорившись, Брок сел на лавку, обхватил голову руками, не чувствуя в груди ничего, кроме голодной пустоты.
— Когда-то очень давно, — хрипло заговорил он, — мы уходили с отрядом из горной деревеньки, маленькой, намного меньше этой, где из смелых — только женщины, вышедшие нам навстречу, и пастырь, проповедник, сбрасывающий детей в ущелье в угоду богу. И никто слова не сказал, мужчины слепо шли за ним, хватались за калаши. Командир увёл отряд севернее, а она стояла и смотрела вслед, обнимала дочку, единственного оставшегося в селе ребёнка. Барнс, у них даже глаза с Радой похожи.
Усевшись рядом с Броком, Барнс вздохнул. Он понимал, что Брок отчасти прав, но всем они помочь не могли.
— Брок, — Барнс взял его за руку, словно они были любовниками, бездумно начал поглаживать ладонь пальцами, — Пойми, что мы или будем искать путь домой, или в каждой следующей деревне с таким же вот Ходимом будет тратить свои силы и время на исправление того, что исправить невозможно. Я не хочу быть героем. У меня было не самое безоблачное детство, из которого я вынес, что надо помогать только своим. Или ты собрался каждую деревню, каждое село избавить от Кабур и Ходимов?
Барнс не знал, как уговорить Брока не лезть во все это. Потому что помогать надо или только близким, тем людям, которые, случись что, вступятся за тебя, или всем, вообще всем, и пусть никто не уйдет обиженным.
Чужая рука в ладонях была теплой, твердой и такой сейчас нужной, важной и родной, словно они с Броком всегда сидели вот так вот плечом к плечу, держались за руки и говорили, не важно, о чем, просто говорили. Они же никогда вот так просто не разговаривали. Шуточки, пошлые и грубые подколки, миссии — да, а вот так вот пытаться обсудить что-то, прийти к разумному компромиссу — нет. И Барнс не знал, получится ли к нему прийти, потому что сам не знал, чего хочет. Может быть, это их крест — насадить добро, и они вернутся домой. А если нет, то Барнс бы хотел быть с Броком. Только бы передать весточку Стиву, что он жив.
— Я понимаю тебя и твою правоту, но именно этих людей не могу бросить. Всю жизнь на остальных положить было с прибором, даже ту деревню забывать стал, а тут как увидел глаза эти, плечи худые, руки-щепки, обреченность, с какой она с себя рубаху стаскивала, — Брок сжал руку Барнса, развернул к себе внутренней стороной ладони, всматриваясь в линии. — Хоть что-то хорошее надо в жизни сделать, достойное. Я ведь тоже не рвусь в герои, рожей не вышел, ни в коем месте на твоего Роджерса не похож, но хочется не бесполезно сдохнуть, понимаешь?
Брок выпустил ладонь Барнса из рук, поднялся. Хотелось рассказать, что вернётся сам в эту деревню сразу же, как отправит его домой, выстроит себе дом и попробует жить как человек, стараясь забыть яркие, красиво вырезанные губы, серые омуты глаз, всего Барнса. Зачем мечтать о несбыточном? Тешить себя напрасными надеждами, что-то выпрашивать у жизни?
— Может, ты и прав, — повторился Брок. — Надеюсь, Ходиму после всего хватит благоразумия не выёбываться и попробовать жить честно.
В Броке сквозила какая-то обреченность, Барнс это видел, чувствовал, от этого на загривке волосы шевелились, вот только как это исправить, он не представлял. Ну почему просто нельзя обнять, притянуть к себе, погладить по спине, сказать, что все будет хорошо, даже если это не так. Со Стивом так можно, но Стив — друг. Любимый, дорогой, единственный, но всего лишь друг. А Брока Барнс любил, и это мерзкое чувство, когда не можешь дать любимому человеку самого главного — поддержки, помощи, грызло изнутри, превращая душу в зияющую рану.
— Брок, надо менять механизм, а не шестеренку, даже и порченую, — попытался снова Барнс. — А насчет бесполезно сдохнуть, ты вернул меня Стиву, разворошил Гидру и ткнул в нее палкой. Тебе этого мало?
— Мало, золотце, — криво усмехнулся Брок одними губами. — Вот верну тебя ему снова — и можно с чистой совестью сдохнуть.
И вышел.
Всё-таки Барнс был прав, но не во всём. Сейчас систему менять не было никакого смысла, припугнуть, конечно, Ходима стоило ещё разок, чтобы не зарывался и ходил с оглядкой. А вот когда Брок вернётся обратно в деревню, тогда да, он призовёт эту мразь к порядку.
Забрав у Рады часть золотых монет и разузнав, что и у кого купить можно, Брок первым делом направился к кузнецу, надеясь хотя бы прицениться к местному вооружению. У них с Барнсом всего было вдоволь, вот только в данных условиях боеприпасы необходимо было беречь, и если вспомнить того же Кабуру, сразу становилось понятно, что хороший меч намного вернее любимого Зауэра.
Кузнец оказался мужиком толковым и понятливым. Он сразу приметил в Броке чужака, заметил и обувку, и непривычную для селян привычку держать спину прямо, но говорить ничего не стал, лишь хмыкнул себе в усы и поинтересовался, за каким лядом к нему принесло победителя местного чудовища.
— Оружие хочу купить, — в ответ оскалился Брок, чувствуя в кузнеце родственную душу.
— А своего нет, что ли? — удивлённо вскинул брови тот.
— Есть, но пусть ещё будет.
— Киран, — представился кузнец и протянул большую, покрытую мозолями руку.
Киран достал большой бутыль прозрачной, как слеза, самогонки, две глиняные кружки и кивнул в сторону стола.
Только когда Брок ушел, Баки вернулся в дом. Рада убирала со стола, пытаясь навести порядок, а Лита ей помогала.
— Рада, ты извини, что мы вот так на голову свалились, да еще стесняем тебя с семьей, — начал Барнс.
Он не рвался облагодетельствовать никого в этой деревне, но раз Брок закусил удила, было два варианта: или помочь ему, или попридержать, пока не наворотил дел. Что выбрать, Барнс пока не знал.
— Ты мне дочь вернул, — тихо сказала Рада. — Ночлег — меньшее, что я могу дать.
— Ладно, — не стал продолжать этот разговор Барнс. — Скажешь Броку, что я в лес пошел. За дичью.
Взял ножны с метательными ножами и с “Гербером”, и отправился в лес. И отключился, отрешился от всего мира, выслеживая добычу. Барнс бесшумно скользил по лесу с метательным ножом в левой руке, прислушиваясь, приглядываясь, чутко чувствуя все вокруг.