— Радушка, чудо… ты моё, — он внимательно вгляделся в ее лицо. — Черноокое… черноокая… блин… короче вот, бери пока принёс. И не говори, что не возьмёшь. На-адо!
Едва взглянув на заколку, Рада вздрогнула, отстранилась от пьяного Брока, обняв себя за плечи, постояла так несколько мгновений, что-то для себя решая.
— Бери, глупая, красиво ведь, специально для тебя…
Она протянула ладонь, выхватила из рук Брока заколку и выскочила вон из светлицы, заалев щеками. А Броку так хорошо и легко сделалось от того, что помог, выполнил просьбу нового друга, почти брата.
Ходить за чужими женами, ни с того, ни с сего получившими подарок от чужого пьяного мужика, Барнс не собирался. Он оглянулся, но увидел в доме только девчушек, Ренат с сыном к кому-то ушел, еще когда он ходил по лесу, и их до сих пор не было. Барнсу казалось, что он с кем-то договаривается, чтобы турнуть их с Броком поскорее из деревни. Как никто Броку по голове не дал, пока он от кузнеца шел, да и сам кузнец не прибил, было неизвестно. Повезло, одно слово.
— Мне надо знать, что за хуйня происходит? — прошипел Барнс Броку в самое ухо.
Знать-то было надо, чтобы предупредить какую-нибудь хуйню, которая на них обязательно свалится, как пить дать. Не верил Барнс в тишь да гладь, давно уже не верил. И по всему выходило, что и этой ночью ему не поспать. Ничего, переживет.
А Броку хотелось по голове настучать, что так беспечно отнесся к новой, незнакомой и, скорее всего, враждебной обстановке. То, что это мужичье, которое не смогло забить волшебного зубастого кабана, не попытается забить их, Барнс бы не ставил. Попытается обязательно, только время выберет.
— А я молодец? — ни с того ни с сего усмехнулся Брок, расплылся в довольной улыбке, пошатнулся, оглядываясь по сторонам, что-то ища. — Да, молодец. Денег сэкономил.
Сфокусировав взгляд на широкой скамейке, двинулся к ней, недоумевая почему никак дойти не получалось, и дом качало там, будто бы он плыл. Лита тут же оказалась рядом, схватила Брока за руку и потянула за собой, помогая добраться и сесть.
— Папка часто таким приходит, — объяснила она Барнсу.
Подумав, что в рог папке надо настучать, Барнс вздохнул. Ему почему-то было неприятно, что и Лита, и Рада видели Брока таким. Вусмерть пьяным. Он сам его таким никогда не видел. Выпившим — да, а вот таким налакавшимся — нет.
— Лита, куда его можно положить спать? — спросил Барнс, потому что оставлять Брока здесь он не собирался.
— В сарае наверху, там сено лежит, и мамка одеяло вам дала, а то ночи еще не очень теплые, — бойко ответила Лита. — Только как ты его туда занесешь?
— Занесу, не волнуйся. Лестница там стоит? — уточнил Барнс.
— Да, — кивнула Лита.
Подхватив Брока на руки и нежно прижав к себе, Барнс с помощью Литы, которая держала двери, вынес Брока из дому, тот даже не шелохнулся, и понес в сарай. Преодоление лестницы было особым приключением, но он просто закинул Брока на плечо, уверенный, что тот об этом никогда не узнает, и поднялся с ним наверх, на площадку для сена, где различил в темноте лоскутное одеяло.
Устроив в сене что-то вроде гнезда, Барнс уложил туда Брока, стянув с него ботинки, и сам лег рядом, обнял, уложив голову на плечо, прижался весь, укрыл их одеялом.
— Пьянь ты подзаборная, — тихо заговорил он, зная, что Брок не услышит, не проснется. И можно дать волю чувству, можно даже поцеловать желанные губы, и об этом никто не узнает. — Но я даже рад. Когда еще я окажусь к тебе так близко. Я люблю тебя, и эта любовь гложет меня, сжирает изнутри, потому что хуй ты мне ответишь взаимностью. Хоть подрочу на тебя, на пьяную скотину.
Обхватив свой стоящий колом член, Барнс уткнулся спящему Броку в шею, вдыхая его запах, резко, быстро двигая живой рукой по члену. Возбуждение было острым, жарким, первый раз Брок был так близко и можно было безнаказанно трогать его, целовать, и плевать, что не ответит, что никогда не узнает об этом душном чувстве, которое терзало Барнса. На все плевать. Он приподнялся, касаясь губами губ Брока, вылизывая их, остервенело двигая рукой по члену, и кончил неожиданно быстро, задохнулся, продолжая терзать безответные губы, и обмяк.
— Как же я хочу тебя или иметь, или ненавидеть, — горько сказал Барнс, вытирая руку об одеяло.
Завозившись, Брок тяжело вздохнул и обнял Барнса, навалившись сверху, прижал его к одеялу всем собой, облегчённо выдохнул куда-то в плечо, касаясь губами, и, успокоившись, засопел.
— Сука ты, Рамлоу, — вздохнул Барнс, тоже обнимая, и прикрыл глаза.
То, что, проснувшись утром, Брок не оценит подобного положения вещей, Барнса заботило мало, он наслаждался близостью, как мог. Сейчас у него было время немного поспать, пока, как он надеялся, его не позовут к ужину, потому что поднимать на вилы надо сонных людей, так сподручнее.
Но поспать Барнсу не дала совесть, потому что чугунок в печи был реально неподъемным, и его надо было вытащить. Выбравшись из-под Брока и пожалев о том, что позже вряд ли так сможет устроиться, он вернулся в дом помогать Раде. Ренат еще не появился, и это все больше укрепляло Барнса в мыслях, что он что-то замышляет с еще какими-нибудь мужиками.
— Рада, а ты давно нам с Броком место приготовила для сна? — спросил Барнс, уже сидя за столом, дочери, хоть и малявки, а сами помогали матери накрывать. Ему позволили только чугунки из печи вытащить.
— Нет, перед тем, как готовить пошла, — удивилась Рада.
— А Ренат ужинать придет? — на самом деле, Барнс надеялся, что не придет, и вечер будет спокойным, но нужно было знать, к чему готовиться.
— Нет, — вздохнула Рада, — он с друзьями… Пьет он.
Больше они тему не поднимали. На этот раз стол был не в пример богаче обеденного. Зверьки, которых набил Барнс, были и запеченные, и похлебка из них с овощами и даже одного Рада зажарила. По случаю гостя горело много свечей.
Одного запеченного зверя Рада уложила в сковороду, прикрыв крышкой и поставила обратно в уже негорящую печь.
— Другу твоему… Броку. Чтобы поел утром. Без ужина ведь, — посетовала она. — Я крынку с рассолом в сенях поставлю, чтобы утром не искали, там, на полке в углу.
Рада еще хлопотала по хозяйству, а Барнсу вспомнились тридцатые, когда так же хлопотала его мать. И тоже он и три маленькие девчушки, его сестрички. А отец вечно пропадал, но не пил, а впахивал как проклятый, чтобы содержать семью. Тогда, несмотря ни на что, тоже было так же тепло и уютно. Только было это так давно, что казалось Барнсу волшебным сном. Да так оно и было с его-то дырявой памятью.
— Рада, так что за пророчество напрорчил ваш этот слепец? — напомнил Барнс хозяйке дневной разговор и свой вопрос, на который так и не получил ответа.
С нежностью посмотрев на ужинающих детей, которым, по всей видимости, не часто доставалось мясо, Рада села на широкую скамью, сложила узкие чуть подрагивающие ладони на коленях.
— Я не расскажу, с чего всё началось, как Кабуру повадился деревни разорять, вырезая весь скот подчистую, сколько людей перемёрло, и кто первый догадался к оракулу в Варлавские пещеры пойти, а вот его слова, предсказанные почти двести лет назад, до сих пор передаются из уст в уста, именно им мы и учим детей в первую очередь, чтобы не забывали, — она ласково погладила Литу по волосам. — На изломе веков с переломами в жизни придут уничтожать великую скорбь два воина из мира, воспетого тризной и пёстрого, словно тафурский ковёр. Они, не боясь, заслоняют друг друга, друг к другу идут сквозь морозы и боль. С железной рукой, — она покосилась на руку Барнса. — И упрямством по кругу, ведёт их судьба, чтоб вернуться домой.