Начинаю пробираться через густой кустарник и молодую поросль деревьев. Вот и дуб, хорошо, что навершие лопатки захватил с собой. Свинчиваю навершие чекана и заменяю его самой обычной, всего лишь титановой, лопаткой. Фух, все же резьба в семь сантиметров это много.
Полчаса раскопок и я держу в руках основательно прогнившую шкатулку. Достаю из нее крепления, выполненные из золота. Их покрывает замысловатая рунная вязь. Собираю посох. Золото, пульсируя, начинает растекаться по посоху, пока полностью не покрывает его.
Так и тянет от него силой! Нет, такой артефакт не отдам! Покажу, освобожусь от договора и все, поминай, как звали! Собираю топор снова, но на этот раз с двумя частями рукояти. Все же удобную конструкцию купил: хочешь — длинный топор собери, в духе викингов, или короткий, ручной.
Очки в поясную сумку. Тут все равно густой полумрак от крон деревьев.
Вот так и возвращаюсь: в одной руке топор, в другой посох…
— Теперь я выполнил наш договор? — спрашиваю, останавливаясь в паре шагов от круга.
— Да, выполнил, — кивает волхв. — Теперь отдай его мне!
— Размечтался, — хмыкаю я. — Мне мертвая Русь не нужна.
— Ты обещал!
— Собрать его, а не передать тебе.
— Тогда я заберу его силой, а ты будешь смотреть…
— Ты в печати, — перебиваю его, — а она непроницаема.
Волхв ощеривается, показывая мелкие, неровные зубы, рассекает запястье и оглушительно громко хлопает ладонями.
Посох исчезает из моей ладони, а граница круга вспыхивает черным пламенем, скрывая волхва из вида. Выпускаю все пять патронов наугад. Убираю обрез и перехватываю топор широким хватом: правая рука под лезвием, левая внизу рукояти.
Пламя опадает, и я вижу невредимого, усмехающегося волхва. Значит бой, бой без права на ошибку.
«Ускорение», «зажигаю» топор и наношу несколько рубящих ударов. Мужчина блокирует все своим посохом. М-да, солидный артефакт!
А дальше началась безумная круговерть. Скорость боя возросла, окружающее превратилось в смазанные разноцветные пятна. Удары, блоки и снова удары. Поставить щит, запустить заклинание. Увернуться и ударить. Снова швырнуть заклинание.
Удар волхва проходит сквозь защиту, и моя отрубленная кисть падает на землю. В глазах на мгновение темнеет. Неверие, страх, переходящий в холодную ярость. Броситься вперед. Подрубить ноги. Из целой руки вылетает топор. Растерзать, разорвать на куски!
Наважденье спадает. Возле меня едва дышащий жрец со сломанными руками и почти что порванным горлом.
Я даже не могу ненавидеть его, не смотря ни на что. Он достоин лишь презрения: не отстоял своей веры и убеждений, а трусливо скрылся. Я много когда шел по краю и даже умер за свои убеждения. А он…
С другой стороны, я тоже нежить отпускал, но… М-да, демагогия выходит какая-то.
Подползаю поближе и начинаю пить кровь, сочащуюся из надорванных артерий. Я выложился больше чем полностью: ни физических сил, ни энергии, как пустой кувшин. Пытаюсь усмехнуться этому сравнению, но щеку пронзает острая боль.
— Проклинаю… — булькает он. — Не вернешься…
Все, finita la comedia, хотя больше похоже на трагедию. Тело волхва на глазах начинает разлагаться. Удар сердца и только серый прах на земле свидетельствует, что мне все это не причудилось. Падаю на спину рядом с ним. Над головой плывут облака в бескрайне синем небе, тихо шелестят молодой листвой деревья. Какая красота!
Кое-как поднимаю левую руку к глазам. Да, кисти как не бывало. Хоть боли нет. Видно, придеться менять тело. Или попробовать знания, полученные из либерии царя? Костяной или голем плоти? Из глины руку не хочу!
Кровь усвоилась, самочувствие улучшилось. Сажусь, подтягиваю топор и оперевшись на него, встаю.
Вон и кисть. Подбираю ее. Со среза капает темно-багровая кровь, странно. Ритуал исцеления или сразу ритуал создания голема? Эх, была — не была, рискну!
Траншейником черчу на земле пентаграмму. Протираю руку, срез и нож с иглой спиртовыми салфетками. Открываю рану и крупными стежками сшиваю плоть вплотную. Ешкин кот, как неудобно делать такую мелкую работу правой рукой! Боль так и не появляется: или шок, или просто вместо крови, плещется чистый адреналин.
Провожу ритуал, и кисть прирастает! Правда плохо слушается, да и есть очень хочется. Быка бы съел!
От посоха волхва остался лишь череп с треснувшими изумрудами в глазницах. Убираю его в сумку. Порывом ветра раздуваю оставшийся от него прах. Покойся с миром, ты был сильным противником.
Шею что-то печет. Достаю и развязываю ладанку. Мандрагора и земля обратились в черную пыль. Да, проклятие, скрепленное смертью, оказалось сильней. Надо будет сжечь. Да и надо подумать, как ослабить его, если такое вообще возможно.
Поднимаюсь на ноги, и, опираясь на топор, бреду к месту своей стоянки.
Поев мяса, проваливаюсь в липкое забытье.
А утром обнаруживаю новые потери. Очки разбиты, хлеб покрылся черной плесенью. А соль с перцем превратились в бурую кашу с отвратительным запахом.
Разжигаю большой костер и все это сжигаю. Попытались защитить, но не смогли. А что может быть лучше огненного погребения?
Два или три дня прихожу в себя. Точно не скажу, все как во сне. На запястье остается рубец, да и на лице теперь красуется грубый шрам: от уха к правому уголку губ. Странно, что после ритуала вообще остались какие-то следы!
Потихоньку разрабатываю кисть. Пока еще плохо слушается, но все равно пора отправляться к казакам. А от них ехать договариваться насчет помощи при штурме городов, точнее чтобы ночью открыли ворота.
В трансе изучаю свое тело. Что могу сказать, его все оплетает серая паутина. Видимо так на уровне энергий видится проклятие. Попытки ее сорвать безрезультатны.
Снова возвращаюсь в Раздор. Атаман сообщает, что царь расщедрился и выделил не пять сотен стрельцов, а целых семь! М-да, пятнадцать сотен бойцов и простенькое задание — захватить Крымское ханство! В котором, как минимум, в десять раз больше бойцов. С другой стороны это не регулярная армия: пока соберутся — успеем разгромить по частям.
Эх, нажил я себе головную боль, при чем добровольно. Ладно, завтра с утра переоденусь, а то мой наряд больно запоминающийся, и поеду договариваться с местными купцами и ростовщиками.
— Микола, — отлавливаю характерника, — у меня к тебе два вопроса.
— А? Чего?
Шальной он какой-то. Берсерки в предки затесались?
— Ответь на два вопроса!
— У тебя опять что-то стряслось?
— Угу, — киваю, — во-первых — меня прокляли, во-вторых — поедешь со мной?
— Легко, хоть посмотрю, как они живут, — улыбается он, но затем он хмуриться и продолжает: — Кто и на что проклял?
— Волхв, умирая. А какая разница на что?
Он спокойно принимает данный факт, удивительно. А то, что всю эту братию извели под корень еще веке в одиннадцатом, это так, мелочи жизни.
— Дык в любом проклятии можно черпать силы.
— Не понял.
— Ну, смотри, — разъясняет характерник, — если тебя прокляли на смерть от веревки, то значит, точно не зарежут и не отравят.
— Да если бы такая ерунда, — поглаживаю шрам на запястье. — Он проклял меня на невозвращение.
— Так же он не сказал куда именно!
— Он знал, что я хочу вернуться домой. Сам по глупости проболтался.
— Да кто знает, может, он о чем-то другом думал.
— Не знаю, мысли читать, еще не научился. Снять как-нибудь его можно?
— Не в людских силах от такого проклятья избавить.
— Ясно. Тогда собирайся — завтра выезжаем.
Теперь с атаманом поговорить и можно отдохнуть.
Два часа потратил на убеждение, что большой отряд мне не нужен! Кое-как уговорил. Лошади к рассвету будут готовы, как и переметные сумки.
В доме характерника меня поджидает Торквемада.
— Что, хвостатый, готов к очередному приключению?
Он протяжно мяукает и уходит.
Рассвет. Облачаюсь в подготовленный казаками костюм. Похоже, что купца. Мешковатый, значит, доспеха видно не будет. На пояс вместо привычного чекана, вешаю подаренную саблю. Вот и готов. Торка нигде не видать. Значит со мной не едет. Все, пора!