Там не было звезд, туманностей — ничего, привычного глазу. Только непонятные светящиеся очертания, похожие на рисунки — до того они были правильными и четкими. Они напоминали сразу все вещи и лица, которые ему только доводилось видеть — наброски, сделанные самой природой, которую здесь наделили мастерством гения.
2.
Немного освоившись, Сергей осмотрелся вокруг. Тут был мир вечного рассвета — вдали, над горизонтом, брезжила рыжеватая заря, хотя небо было темным, а землю заливал как бы свет хмурого дня. Трава шелестела под ветром и блестела от росы, воздух был свежим и сырым, а по склонам холмов бродили привидения.
Вначале он принял их просто за клочья тумана, потом понял, что это фигуры людей, одетых в шелк и серебро. Они были смутными, бесшумными, полупрозрачными и их нельзя было толком рассмотреть — но он, кажется уже видел их где-то…
Сергей сосредоточился и через миг вспомнил — во время полета сюда, при встрече с Хранителем Врат, когда их сознания соприкоснулись — всего на мгновение, — его сознание словно стало алмазом и он увидел… то, что всегда было внутри него. Просто раньше он не верил этому, даже не мог вспомнить, но теперь, когда он увидел…
Да, это были души — точно такие же, какими он представлял их в детстве, но только настоящие. Теперь он хотя бы отчасти начал понимать, чем же на самом деле был мир Элари — поставщиком душ для этого места, не рая и не ада, ибо они если и существовали, то вне всех мыслимых пределов мирозданий. Нет — просто временное обиталище — временное, пусть даже это время измерялось миллиардами лет.
Сергей зажмурился и сжал руками голову, пытаясь осознать и вспомнить. Да, если есть души, есть и Отец Душ, их Создатель, Бог, творец мира — в этом не могло быть уже никаких сомнений. Правду говоря, Сергей всю свою сознательную жизнь смеялся над теми, кто верил в это, но теперь, поняв, что ошибался, испытал не страх, а радость — всё же, совсем неплохо узнать, что смерть не конец, а начало. Только…
Только создатель мира допустил одну чудовищную ошибку — он не указал душам путь к нему. Здесь они не могли его найти, обреченные на бесконечные странствия в безднах чуждых пространств. Их обитатели по мере сил старались помочь им, дать хотя бы ту частицу обещанного бытия, на которую были способны… но они сотворили не рай, а свое представление о рае, весьма, как Сергей уже понял, далекое от ожиданий людей. Мэйат двигали жалость и сострадание и сотворенный ими мир был всё же лучше вечных скитаний в пустоте… но он вдруг вспомнил слова Вэру о пределе ужаса в мире — когда мертвая сущность начнет изменять живую, чтобы сделать её понятной для себя. Так было прежде и бывало сейчас… но не всегда и даже это было лучше смерти. Гораздо лучше. Сергей ощутил дикую радость при мысли, что на самом деле смерти нет и он, если бы умер в этом мире, просто попал бы сюда, где ему было бы не уютней, но, во всяком случае, интереснее, чем в Твердыне. Но он и так попал сюда — и не только душой, но и телом — телом, на котором не было ни единого клочка одежды.
3.
Осознав это, Сергей стыдливо сжался. Он видел одеяния душ — одеяния, нераздельные от их тел, ибо суть здесь служила одеждой. А он… Он чувствовал, что его вид здесь был чем-то кощунственным, безумным, противоестественным.
Он невольно перевел взгляд с тончайших кружевных арабесок неторопливо скользящих привидений на себя. К его сожалению, зрелище было даже не жалкое, а вызывающее — грязные и поцарапанные босые ноги, изгибы талии, живот, руки, грудь — всё казалось ему исполненным чувственной силы, совершенно неуместной здесь. Хотя почему? В самом деле? Пусть даже он действительно тосковал, что рядом нет такой же мокрой обнаженной девушки, с которой он мог бы заняться любовью и тем выразить переполнявшую его радость — что с того? Что в этом было непристойного? Разве непристойно быть красивым и желать продолжить красоту в своих детях? Или просто получить невинное удовольствие влюбленной пары?
Сергей совершенно запутался. Он чувствовал, что изменился во время этого невероятного полета-сна. Он стал… не то, чтобы старше, но он выжил, соприкоснувшись с сутью Хранителя Врат и Ньярлат больше не имел над ним власти. А пережившего подобное уже нелегко было чем-то смутить или испугать. И вообще — что может быть страшным, если нет смерти?