Мы услышали сзади, на той стороне канала, слабые, приглушенные расстоянием крики, потом, - безошибочно узнаваемый звук выстрелов, но смутно, словно во сне. Потом я услышал ещё один знакомый звук, - стрекотание вертолёта. Обернувшись, я увидел нелепую машину, похожую на летающий ящик, - она направлялась прямо к нам.
Когда я отвел взгляд, "гориллы" были уже совсем рядом. Одна из них со всего размаху ударила мечом по голове Петра. Из-под широкого лезвия брызнула кровь вместе с мозгами, и оно остановилось, разрубив череп и шею до рёбер. Пока я оторопело смотрел на это, существо (орк?) одним сильным рывком высвободило меч и повернулось ко мне. Я тупо смотрел на его украшенные золотыми узорами доспехи. Когда оно замахнулось вновь, я попытался прикрыться руками, но меч прошел сквозь них, как сквозь воздух, и сильно ударил меня по груди. Ещё не понимая, я смотрел на брызжущие кровью обрубки, не чувствуя, что удар откинул меня назад, и что я падаю.
Падения я не заметил, боли тоже не было. Просто земля плавно опрокинулась, уступив место небу. Потом я увидел секиру, - громадное ржавое лезвие, насажанное на грубо оструганную палку. Секира плавно опустилась и с кошмарным хрустом врезалась мне в грудь. В один миг стало трудно дышать, рот моментально наполнился чем-то горячим и солёным.
Я еще раз попытался вдохнуть... но тут мне вдруг стало очень легко, а вокруг начало темнеть. Последнее, что я запомнил, - зелёное, в ржавых пятнах, днище вертолета, зависшего прямо надо мной. Потом меня пронзила страшная боль, и я решил немедленно уснуть, зная, что потом мне станет легче.
Проснувшись, я понял, что это правда.
7.
Я проснулся легко, словно не умер, лёжа на мягкой постели. Металлические стены комнаты подпирали белый светящийся потолок. Место было незнакомое, и я несколько секунд удивленно смотрел вверх, потом, поняв, что это был сон, ощутил величайшее облегчение. Там мне отрубили руки, а теперь они, конечно, были на месте.
Я взглянул на ладонь.
Да, она была на месте, - но она была не моя.
8.
Я растерянно смотрел на неё. У меня не могло быть такой руки, - загорелой, твёрдой, с мозолями на ладони. По ощущениям она была моя, на вид - нет.
Как ни странно, я ничуть этому не удивился, хотя впору было сойти с ума. Тело тоже оказалось не моё, тело взрослого мужчины или юноши, а не костлявого подростка, - поджарое, худое, мускулистое, и, разумеется, совершенно целое. Я ощупал лицо, потом голову, - волосы, похоже, стали длиннее, но ничего больше сказать я не мог. Я сел, осматриваясь, потом поднялся.
Комната оказалась небольшой, квадратной, метра четыре высотой, с голыми, синеватыми стенами. Здесь было тепло (я лишь сейчас сообразил, что обнажен), пол покрыт чем-то пушистым, похожим на ковёр. У стены, - диван, где я лежал, ещё кресло и стол. Над ним - вделанное в стену квадратное зеркало размером в метр. Дверь я не сразу заметил, - так плотно она прилегала к стене. Судя по петлям, она открывалась внутрь. Ни ручки, ни замка, - просто гладкий лист толстого металла. Тюрьма.
Взглянув на зеркало против двери внимательней, я уже не сомневался, что это - просто окно, в которое видно лишь снаружи. Ещё - две вентиляционные решетки под потолком. И всё. В комнату проникал слабый гул, - словно где-то работал вентилятор, но больше - ничего.
Я подошел к окну-зеркалу. Неважно, кто за ним стоит, - я хотел увидеть себя.
Из зеркала на меня смотрел серьёзный молодой человек, - рослый, гибкий... правильные и чёткие черты высокоскулого лица... гладкая золотистая кожа... четкий изгиб губ... большие, длинные глаза, тёмно-синие, опушенные густыми ресницами... лохматая грива густых рыжеватых волос, падающих на плечи... крепкие, мускулистые руки... он был хорошо сложен, строен, и даже по-взрослому красив. На его лице застыло растерянное выражение. Но это был я!!!
Я узнавал и не узнавал себя, и это ничуть меня не удивляло. Наконец, оторвав взгляд от стекла (толщиной сантиметра в три, что окончательно укрепило мои подозрения относительно тюремной камеры), я вновь осмотрел комнату. На спинке кресла лежала одежда, - нечто вроде туники сложного покроя, из плотной зеленой ткани, с продетым в петли ремешком. И больше - ничего. Ни обуви, ни белья. Но выбора не было - или одевайся, как хотят хозяева, или ходи голый.
Одевшись, я вновь подошел к зеркалу. Туника не доходила мне даже до колен, но была удобной, и я-здешний выглядел в ней совсем неплохо, - если не смотреть на голые ноги. И что-то во мне сказало, что здесь над этой одеждой никто не будет смеяться.