Преподобный Скотт нашел у нас в Орландо временное пристанище и привел с собой африканского священнослужителя Дламини, у которого были жена и дети. С учетом крошечных размеров нашего дома преподобный Скотт спал в гостиной, отец Дламини и его жена – во второй комнате, а всех детей мы разместили на кухне. Преподобный Скотт был скромным, непритязательным человеком, но вот с отцом Дламини общаться было не так просто. Дело в том, что он постоянно высказывал жалобы относительно еды. «Вот смотри, – говорил он, – твое мясо очень постное и жесткое, его не приготовили, как надо. Я не привык к такой еде». Преподобный Скотт был крайне удивлен таким отношением и неоднократно делал отцу Дламини замечания, однако тот не обращал на это никакого внимания. На следующий день он мог сказать мне: «Пожалуй, на этот раз мясо вышло немного лучше, чем вчера, но оно все равно приготовлено не так, как надо. Мандела, ты же знаешь, что твоя жена просто не умеет готовить».
Отец Дламини отчасти способствовал разрешению сложившейся ситуации. Мне так не терпелось избавиться от него, что я сам отправился в палаточный лагерь бездомных и объяснил им, что их настоящим другом являлся преподобный Скотт, а не Комо, и что им следует сделать выбор между ними. В «Тобруке» было организовано голосование, в результате которого победу одержал преподобный Скотт. Он вернулся в лагерь, взяв с собой отца Дламини.
В начале 1947 года у меня завершился необходимый для стажировки трехлетний период, и время моей работы в юридической компании «Уиткин, Сидельский и Эйдельман» подошло к концу. Я решил стать студентом дневной формы обучения, чтобы получить степень бакалавра права и возможность самостоятельно заниматься адвокатской практикой. Потеря восьми фунтов, десяти шиллингов и одного пенни в месяц, которые я зарабатывал у мистера Сидельского, была весьма чувствительной. Я обратился в Фонд социального обеспечения банту при Южноафриканском институте расовых отношений в Йоханнесбурге за ссудой в размере 250 фунтов стерлингов для финансового обеспечения моего юридического образования, включая плату за обучение в университете, закупку учебников и ежемесячное пособие. Мне дали ссуду в размере 150 фунтов стерлингов.
Три месяца спустя я вновь обратился в Фонд, отметив, что моя жена собирается взять отпуск по беременности и родам, и мы, таким образом, лишимся ее ежемесячной зарплаты в семнадцать фунтов, которая нам просто необходима, чтобы выжить. Я получил дополнительные деньги, за что был весьма признателен, однако обстоятельства, которые я упомянул для аргументации своей заявки, сложились печально. Наша дочь Маказиве родилась без больших проблем, но сам ребенок был хрупким и болезненным. Мы с самого начала опасались худшего. Много ночей мы с Эвелин по очереди присматривали за ней. Мы не знали названия той болезни, которая сжигала нашу крошечную девочку, и врачи не могли объяснить нам суть проблемы. Эвелин ухаживала за своим ребенком с неутомимостью любящей матери и профессионализмом квалифицированной медсестры. Однако в возрасте девяти месяцев Маказиве скончалась. Эвелин была в отчаянии, и единственное, что могло помочь мне хоть как-то умерить свое собственное горе, – это попытаться облегчить ее боль.
В политике, вне зависимости от конкретных планов конкретного человека, реальное развитие событий зачастую определяется лишь обстоятельствами. В июле 1947 года во время личной встречи с Антоном Лембеде, в ходе которой мы обсуждали вопросы, касавшиеся Молодежной лиги, он пожаловался мне на внезапную боль в животе и сопровождающий ее озноб. Когда боль усилилась, мы отвезли его в больницу «Коронейшн», и в ту же ночь он скончался в возрасте тридцати трех лет. Многие были глубоко потрясены его смертью. Уолтер Сисулу был буквально убит свалившимся на нас горем. Уход Лембеде стал невосполнимой утратой для освободительного движения, поскольку этот лидер был кладезем идей и личностью, которая притягивала к себе народные массы.