Озолс молча достал пачку «Трафф», угостил Аболтиньша.
— А как у дочки успехи? — с удовольствием затягиваясь папироской, полюбопытствовал тот. — Поди, лучшая студентка в университете?
— Ну, может, и не лучшая… Вообще-то молодцом!
— Дай вам бог… А у нас в поселке несчастье.
— Знаю. Петерис рассказал.
Аболтиньш с беспокойством посмотрел в сторону церкви, что была неподалеку; из нее выходили прихожане. Усмехнулся:
— Старые грехи отмолили, сейчас ко мне за новыми придут.
— Хозяин, может, и нам заглянуть в храм божий? — не выдержал Петерис.
Озолс осклабился:
— У тебя что, грехов много?
— У меня?!
— Давай трогай, святой! Тебя жена ждет.
— Кого?! Меня?! — Глаза у кучера потемнели, злая судорога пробежала по лицу. Он так яростно хлестнул лошадь, что Озолс едва не вывалился из коляски. В поселке уже давно было известно, что если Эрна кого-то н ждет, то только не своего Петериса.
Артур сидел на кухне, чинил сеть.
— Поешь! — Мать поставила рядом кружку с молоком, придвинула кусок хлеба, намазанный медом. Банга отложил моток, взял кружку, задумался. Луч солнца, падавший из окна, зажег радужный узор на фаянсе. Эту кружку Артур помнил с детства: та самая, что стояла потом на поминках перед пустым стулом. Как все-таки странно и жестоко устроена жизнь: еще вчера все было по-иному — был отец, была надежда… Артур чуть не застонал от боли. Мать, словно бы прочитав его мысли, отвернулась, пошла к плите. И остановилась на полпути, увидев входившего Озолса.
— Бог в помощь, Зента! Прими мои соболезнования.
Она опустила голову, заплакала.
— Господь дает, господь забирает, — скорбно продолжал Озолс. — Хороший был у тебя муж, по такому не грех и поплакать. И отец был хороший. — Он заметил Артура.
— Проходи, Якоб.
Озолс заковылял в комнату, волоча непослушный протез. Сейчас — не на людях, не в коляске — он не казался таким бравым. Инвалид, сутуловатый, оплывший, он грузно опустился на стул подле стола, положил на скатерть руки, большие и натруженные, сумрачно огляделся. Негромко спросил:
— Слышал, ты дом продаешь.
Зента потупилась. Ее пальцы нервно теребили передник.
— Что поделаешь, Якоб… Долги… — хотела еще что-то добавить, но в дверном проеме показался Артур.
— Погоди, мать, — хрипло проговорил он. — Насчет отцова долга не беспокойтесь, за нами не пропадет.
Озолс предостерегающе поднял руку:
— Постой, сынок, не горячись. Скажи, Зента, сколько у вас осталось невыплаченной ссуды за дом?
— Около семисот латов. И тебе триста. Вот и получается…
Ну, между собой мы пока считаться не будем… А ссуда… Неважно у меня, правда, с наличными, да ничего… Ссуду вашу я погашу. С банком лучше не тянуть. Проценты…
До Зенты трудно доходил смысл его слов.
— Как, ты сам… наши долги?
— А ты что думала? Пришел рубашку последнюю с вас снимать? Мы же люди… Всю жизнь прожили рядом. Янка, почитай, братом был мне…
— За доброту вашу спасибо. Но мы так не можем, — самолюбиво перебил его Артур.
Озолс опять предостерегающе поднял руку:
— Я не милостыню вам предлагаю. Заработаешь — отдашь. Промысловый участок отцовский правление тебе оставит. Может, еще и прибавим немного.
— А ловить на чем?
— Лодку пока возьмешь у меня. Моторная, пятнадцатисильная. К тебе любой напарником пойдет. А зимой на озера, за карпом. Он теперь в хорошей цене. Я думаю, если каждый третий улов мой — не так уж много получится. Глядишь, постепенно и отдашь отцовский долг. Ну что, по рукам?
Артур в нерешительности помялся, но упираться не стал:
— Согласен.
— Выбирай, что лучше — расписка или вексель?
— Вексель.
Утром вдоль всего берега шла работа — рыбаки волокли к морю карбасы, загружали снасти, готовились к путине. Озолс, с погасшей трубкой в зубах, приглядывал за своей артелью. Мимо него то и дело пробегали люди — кто с веслами, кто со связкой балберов — поплавков.
— Невод куда грузить? — согнувшись под тяжестью сложенной сети, остановился рядом с ним Артур.
— Во-он в тот карбас, к Фрицису, — Озолс неодобрительно посмотрел на парня: Чего один надрываешься? Помочь некому?
— Да мне — раз плюнуть! — молодецки крякнул Банга и, стараясь держаться прямо, пошел к лодкам.
— Заботу показываешь? — желчно бросил подошедший Калниньш. — Теперь можно — вексель-то выхватил!
Озолс обернулся, раздраженно бросил:
— Все ты мечешься, как ужаленный. Суешься в каждую дырку… Нехорошо.
— Нехорошо? — сузил глаза Калниньш. — А людей одурачивать, с голого последнюю рубаху снимать — хорошо?