— Кто это? — спросила Марта, удивленно разглядывая удаляющийся автомобиль.
Петерис, раздраженно шваркнув вожжами по крупу лошади, ответил почти трезвым голосом:
— Катаются. А чего не кататься, когда денег куры не клюют? Лосберг это, молодой. Приехал давеча из Германии.
— Они по-прежнему на своей даче?
— А где же еще?..
К ее приезду пеклись пироги. Ядреная краснощекая кухарка ловко таскала их из духовки, месила тесто для новых. Озолс, приодетый, толкался на кухне, поглядывая на прислугу.
— Ох, Эрна, гляди, прогонит тебя Петерис, такую растяпу, — шутливо попрекнул он за упавшее на пол яйцо. — Дома, поди, яички-то бережешь. Мужнее добро…
— Мужнее… — Кухарка брала яйца из огромной корзины, небрежно разбивала их в тесто. — На мужнем разживешься…
— Однако разжилась. Или не на одном мужнем? Свет-то не без добрых людей? — Якоб следил, как Эрна сажала пироги в духовку и, нагнувшись, белела толстыми икрами.
— А тебе жалко, что разжилась? Говорят, мужики сдобных-то лучше уважают.
— У тебя уж не сдоба… — прищурился Озолс, алчно созерцая мощную корму. — Целый каравай!
— Озорник ты… — Эрна кокетливо одернула юбку. — Седина-то, говорят, в бороду…
Лицо Озолса вдруг изменилось — будто и не лоснилось только что похотливо. Словно душа — любящая, тревожная — проглянула сквозь щелки глаз.
— Марта, доченька… — бросился он из кухни, впопыхах опрокинув корзину с яйцами.
— Ну и ну! Яичком попрекнул, — сокрушалась кухарка над глазуньей, расплывшейся на полу.
Весело возвращалась артель с удачного лова. Карбасы чуть не доверху серебрились трепещущей рыбой.
— Давай, Друкис, жми, пока Аболтиньш замок не повесил.
— Не повесит. Он свое за пять верст чует, — Марцис подкинул на ладони увесистую рыбину.
— Артур, что притих? С новенького, учти, двойной спрос.
— Тоже мне — гуляка. Да он сроду в трактире не был. Все за книжками. Капитан!
— Нашел, чем попрекнуть, — обрезал Марциса Спуре. — Сам-то хоть расписаться умеешь?
Артур хотел было ответить насмешнику, но вдруг замер, глядя на берег: там мимо развешенных сетей — он узнал ее сразу — медленно шла Марта. С детства ей помнился их терпкий запах — отдавало водорослями, морем, рыбой. Ветер раскачивал сети, теребил застрявшие в ячейках травинки. Она остановилась на краешке песчаной косы, с ожиданием глядя в море.
Карбасы один за другим подходили к берегу. Над ними с пронзительными криками сновали чайки. Не утерпев, Артур выскочил из лодки — благо, сапоги чуть не до пояса — и в тучах брызг бросился по мелководью к берегу. Она — навстречу. Остановились, не добежав шага. Короткие, кажущиеся незначительными, фразы обрубало волнение.
— Марта! Ты когда приехала?
— Утром еще. Не ждал?
Он не ответил, только радостно смотрел девушке в глаза.
— А я давно здесь жду… Была у твоей мамы… Я же ничего не знала…
Артур молча опустил голову. Она осторожно взяла его большую, твердую ладонь, еле заметно сжала. Почувствовав нежное тепло ее пальцев, парень словно оттаял.
— Надолго?
— Думаю, на все лето.
С лодок уже сгружали рыбу. Огромными деревянными совками черпали живую, шевелящуюся массу, ссыпали в плетеные двуручные корзины. Женщины грузили их на стоящую прямо в воде телегу. И над всем этим — над карбасами, над лошадью, над людьми — белой тучей носились чайки, выхватывая рыбу чуть ли не из рук. Кто-то не выдержал, укорил парня:
— Артур, лодырь чертов! Хоть бы подсобил.
— Оставь. Все равно не слышит, — усмехнулся Калниньш.
— Очумел, что ли?
— Они оба очумели. С пеленок еще.
Озолс все слышал и видел. Он недовольно поморщился, шагнул к молодым людям.
— Слушай, там Марцис карбас разгружает. Один.
— Да, иду, — виновато ответил Артур и заспешил к лодке, на ходу еще раз обернувшись к Марте.
Якоб посмотрел на босые ноги дочери, брошенные на песок туфли, покачал головой:
— Море еще холодное, дочка. И песок тоже.
Марта не ответила. Подняла туфли, пошла. А отец заковылял навстречу телеге. Достав из корзины мелкую рыбешку, швырнул ее обратно:
— Где такой мелочи набрали? Учти, по двадцать сантимов — дороже не протолкну.