— Доброе утро! Ваш завтрак. Как вы себя чувствуете?
Лосберг лежал в постели с забинтованными руками и головой. Глаза, воспаленные и больные, смотрели на гостью с нескрываемым восхищением.
— Спасибо. В настоящую минуту прекрасно.
Она смутилась, поспешно перевела разговор на другое:
— Вы что, специально не принимаете лекарство? — Марта внимательно оглядела пузырьки. Послушайте, господин Лосберг…
— Рихард, — тихо попросил он. — Вы же обещали…
— Ну хорошо — Рихард! Девушка взяла с подкоса тарелку с манной кашей, стала кормить его, как ребенка. — Так вот, поймите, Рихард — вы ставите меня в крайне неловкое положение. Разве ваша горничная не может ухаживать за вами?
— Если вы… уйдете из Лосбери… я объявлю политическую голодовку. Никто не втолкнет в меня ни одной таблетки! Ни одной ложка этой омерзительной манной жижи.
Она невольно рассмеялась:
— Нет, я серьезно. Нам больше нельзя оставаться здесь — понимаете? Буду приходить, навещать… Но жить мне здесь больше нельзя. И так уже сплетни, пересуды… Вы же знаете, как у нас умеют…
— Какие сплетни? Как вам не стыдно! Будто люди не знают, при каких обстоятельствах вы оказались здесь. Люди… — он скептически усмехнулся.
— Успокойтесь, — положила руку ему на плечо Марта. Вам нельзя шевелиться.
— В самом деле, из каприза, что ли, я держу вас здесь? У вас дома нет — понятно? Нет дома. Сгорел! Куда вам с отцом деваться?
— Успокойтесь, или я сейчас же уйду.
Лосберг притих.
— Ну что вы все — уйду, уйду… Неужели вам так плохо здесь?
Марта долго молчала.
— Нам здесь хорошо, Рихард, — наконец выдавила она. — Даже… чересчур… Вы обо мне слишком заботитесь. Я и без того многим вам обязана.
— Считайте, что это сделал кто-нибудь другой.
— Но сделали вы! — тихо возразила девушка.
— Ну, не знаю. Тогда считайте, что я слазил в то пекло с низменными, корыстными целями. Со злостным умыслом затащить вас сюда.
Она рассмеялась.
— Что вы смеетесь? Это и есть настоящая, чистейшая правда. Хотите — давайте устроим тут небольшой пожар, и я повторю тот же номер на бис. Специально для вас. Чтобы вы остались здесь, в Лосбери. — Рихард выдержал паузу и закончил шутовским фальцетом: — Подольше!
Марта, нахмурившись, поднялась:
— Вы нарушаете уговор, Рихард.
— Почему нарушаю? — попытался отшутиться он. — Я же не сказал «навсегда», а только «подольше». По всем законам гостеприимства.
— Знаете, на кого вы сейчас похожи? В этих своих белых доспехах? — задумчиво перебила его Марта. — На рыцаря… Из легенды. Белый рыцарь! Так будьте же им до конца. И не смотрите на меня так. Пожалуйста…
— «Мой глаз и сердце издавна в борьбе… — вздохнул Лосберг. — Они тебя не могут поделить».
— Рихард! — запротестовала она. — Вы опять…
— Да не Рихард — Вильям… Шекспир… Ему-то можно, надеюсь? «Мой глаз твой образ требует себе, а сердце в сердце хочет утаить, рудами изнурен, хочу уснуть… Блаженный отдых обрести в постели… Но только лягу — вновь пускаюсь в путь… в своих мечтах — к одной и той же цели…»
Марта отошла к распахнутому окну, зачарованно вслушиваясь в музыку бессмертных строф, — они плыли над вершинами сосен, над медленными стаями облаков, над сияющей вдали полоской моря и будто вдыхали горячую, трепетную душу в этот необъятный простор…
Стихи текли и текли… Одурманивали, завораживали тонкой, лукавой, таинственной прелестью. Стряхнув оцепенение. Марта тихенько, неслышно ступая, вышла из комнаты.
Под вечер Озолс подкатил в своей повозке к подъезду Лосбери и, махнув Петерису, заковылял по дорожке к дому. Еще весь в бинтах и наклейках, с палочкой в руке, он все же возвращался бодро, хорошо потрудившись за день. Как бы там ни было, а худа без добра не бывает. Может, и неспроста судьба привела его с дочерью в этот шикарный господский дом? Он остановился было перевести дух и полюбоваться розами — они росли здесь повсюду, — как вдруг заметил вышедшую на крыльцо Марту. У дочери в руках был небольшой чемоданчик.
— Ты что это? — удивленно спросил он. — Куда собралась на ночь глядя?
— В поселок. Ты Петериса отпустил?
— Отпустил. Ну а все-таки? Разве завтра нельзя съездить?