25-й день 5-го месяца 24-го года.
Британская Индия, г. Порт-Дели.
Охохошеньки, хорошо-то как! Какой кайф чисто вымыться и лечь в мягкую чистую постель, имея над головой надежную крышу. И при этом не бояться, что тебе спящему на горло удавку накинут и аккуратно затянут. А две прошлых ночи в этом плане были откровенно стремными. И попутчики наши мне доверия не внушали ни разу, и с приближением цивилизации у кого-то из нашей веселой компании могло что-то в голове переклинить.
Только не спрашивайте меня, что это было — я и сам не знаю. Могу только сказать, что «Клуб путешественников» нервно курит в сторонке, а старина Ксенофонт с его «Аннабазисом» не погнушался бы пожать руку любому из нас. А началось все с того, что мы, поразмыслив, решили что Кейптаун — место слишком близкое к точке нашего последнего окаянства, за которое нам всем могут головы открутить хоть по часовой стрелке, хоть против. Причем желающие будут в очередь выстраиваться. Нам такого развития событий не хотелось, потому показалось логичным свалить куда подальше. А что у нас дальше Кейптауна? Только Нью-Дели. В ту сторону мы и направились.
Проблема наша была в том, что просто войти в порт Нью-Дели мы не могли. Нужно было все сделать так, чтобы с «Фурором» и его экипажем нас ничегошеньки не связывало. После нескольких мозговых штурмов родился вроде бы реалистичный план. Согласно ему, «Фурору» надлежало бесследно исчезнуть. Местная версия знаменитого «Бермудского треугольника» или куда более прозаические причины — не важно. Корабль вышел в море и не вернулся. Это-то сделать было несложно — найди место поглубже, открой кингстоны и через четверть часика никаких следов не останется. Но исчезновение приватира — условие необходимое, но недостаточное. Нам еще надо исчезнуть вместе с ним, причем так, чтобы быть при этом живыми и здоровыми и никак с «Фурором» и его экипажем несвязанными. Это было значительно сложнее. Но коллективными усилиями выход был найден. И сейчас бедняга «Фурор» сидит на отмели в полузатопленном виде примерно в двух сотнях морских миль от той воображаемой линии, на которой заканчивается Дагомея и начинается Индия. Ну или наоборот — сугубо дело вкуса.
Примерно три четверти расстояния до виртуальной дагомейско-индийской границы мы проделали с комфортом, идя на шлюпке вдоль берега. Ну как с комфортом… С весьма условным — солнышко-то нас припекало некисло. Не знаю, реально оно было так, или это я уже чуть позже нафантазировал, но слой пота в несколько сантиметров на днище плавсредства плескался. Но это были ничтожные мелочи, по сравнению с тем, что нас ждало дальше. Миль за полсотни до воображаемой линии мы, в полном соответствии с планом, высадились на берег и перешли в пехоту. И пошлепали в сторону ближайшей известной нам цивилизации, то есть Нью-Дели. Нет, цивилизация-то была и поближе, но нам она тогда была совершенно неизвестна.
Вы Киплинга когда-нибудь читали? «День-ночь, день-ночь. Мы идем по Африке день-ночь, день-ночь. И по той же Африке день-ночь, день-ночь…» Вот и мы примерно так шли. Не удивлюсь, если живописные (в кавычках) дагомейские пейзажи вкупе с оглушающей жарой мне периодически в кошмарах сниться будут. Как никто не сдох и не сошел с ума за эти девять дней пешеходного турне — я не знаю. Сам держался исключительно на понимании того, что «надо» и все.
Вода кончилась на пятый день. Это с учетом того, что нам раньше встретился источник, в котором ее запасы пополнили. К вечеру мы титаническими усилиями нашли еще один, но денек был не из легких. Я бы охарактеризовал его как самый паршивый из мною прожитых. Вот вы как к змеям относитесь? Я до того дня ненавидел и боялся. Теперь просто ненавижу. При первой попытке хлебнуть парной змеиной кровушки меня просто вырвало. Я аж удивился. Удивительно и то, что мне нашлось чем блевать — влаги в организме было не шибко много, и то, что у меня, вусмерть задолбавшегося, нашлись силы удивляться. Со второй попытки кой-какая влага в организм попала. Желудок начал ворочаться в животе, ругаться и бурчать. Потом, правда, организм понял, что поступающая в него субстанция — и питье, и еда. И волноваться перестал. Почти. Остаточную хреновость я склонен списывать на жару и тараканов в своей голове. Никак они не хотели смириться с мыслью, что хозяин головы просто берет обезглавленную змеиную тушку и чуть ли не присасывается к ней. Притерпелся я, короче. Если первую змеюку даже трогать не хотел категорически, то после обеда (я имею ввиду временной промежуток — жратва по той жаре и сухости в горло не лезла категорически) я чуть ли не выжимал змеиные тела как хозяйка выжимает мокрое белье. С абсолютно той же целью — удалить оттуда влагу. В добавок к мукам жажды, идти приходилось то вверх, то вниз, преодолевая высокие холмы с каменистыми осыпями, на которых навернуться — раз плюнуть. В общем, с неимоверным напряжением всех физических и моральных сил, но мы все-таки пережили тот кошмарный день. Правда, не факт, что пережили бы следующий, если бы Гюнтер по каким-то известным ему приметам не определил, что где-то рядом, вон в той стороне, должна быть вода. И вода действительно была. Я, правда, не назвал бы это словом «рядом», но это уже неважно сейчас и совершенно не имело значения тогда. Лично у меня в тот момент критическое мышление было выключено. Вода там — значит идем туда. Воды нет — значит мало идем, надо идти дальше. И в конце-концов, вода нашлась. Перефразируя одного крайне ушастого, но симпатичного персонажа — мы шли, шли и наконец пришли. Пришли, и задержались возле воды аж до середины следующего дня. Не знаю, вода ли была какая-то нетакая, или просто наши организмы решили, что хватит терпеть внутри себя всякую дрянь, но хлестало из нас капитально. Из кого сверху, из кого снизу, а из самых невезучих — с обоих концов одновременно. Хорошо, что в этот момент мы не попались на глаза никаким аборигенам — отбиться ни от кого мы бы не смогли физически. Даже от банды старушек-паралитиков в инвалидных креслах. А может, кто-то нас видел, но решил, что ему в рабах такие засранцы, да еще блюющие дальше, чем видят, нахрен не сдались. Но это вряд ли. Местные в этом плане — народ хозяйственный, насколько я знаю. Настолько хозяйственный, что хрестоматийные хохол с евреем, обнявшись, плачут от осознания собственного ничтожества.