…Ударил звонок — отметина в распорядке дня.
— Окончить планово-предупредительный ремонт! — густо и значительно проскрежетал по трансляции голос Дымова. — Произвести приборку!
Солнце заваливалось к берегу. Легли по кораблям теплые тени. Со швабрами и суконками замельтешил на палубах народ в сизых робах.
— По местам приборки, живо! — шумел внизу, в коридорах Кроха. — Серега! Как проба?
И все наверху отчетливо представили, как Серега надевает чистейшие, «пробные» колпак и куртку, чтобы, торжественно переступая через разлитые приборщиками лужи, следуя за дежурным по кораблю, пронести поднос с тарелочками и сиянием накрахмаленных салфеток в нарядную командирскую каюту и привычно доложить: «Товарищ командир! Ужин: салат из квашеной капусты, на первое суп мясной с макаронами, на второе хек жареный с гречневой кашей, на третье компот. Дежурный кок старший матрос Солунин». Назаров отведает ложку супа, отщипнет кусочек рыбы. Компот выпьет целиком, Серегин компот — всегда радость. «Раздачу пищи разрешаю. — Возьмет у Крохи предусмотрительно раскрытую книгу, в красном переплете, подумает — и поставит четыре. С плюсом. — Пересолил рыбу». И Серега в отчаянье дернет щекой, потому что командирский вкус на соль решительно расходится с общепринятым, и опять на баках будут сыпать соль в миски горстями, поминая господа бога и ржавую якорь-цепь.
Корабельные сутки насыщены делом так, что к вечернему чаю не всегда вспомнишь, что́ было утром.
Эта история — про весла и гонки — началась в понедельник. В понедельник на рассвете вернулись в бухту, в понедельник встали в плановый ремонт, утопили компот, вспомнили, что в воскресенье — День Флота, получили разрешение строгать весла и до ужина строгали их. После ужина часа полтора ходили на шлюпке, для чего испрашивали разрешение у командира, а командир — у оперативного дежурного. Погребли на совесть, но не в полную силу: мучительно вживались в единство, когда шесть весел работают будто от общего привода. Сеня в роли правого бакового оказался неожиданно неплох, больше забот было с Лешкой: он фальшивил и злился.
Во вторник, в шесть утра, в туманной дымке, пошли на шлюпке снова — вместо зарядки. Вернувшись, осмотрели распятые весла и остались довольны. Поплескались ледяной водичкой. Кроха, в плавках и с махровым полотенцем через плечо, ушел гордо в душ, объяснив, что пресная вода идет с берега и жалеть ее не стоит. Бачковые неслись по коридорам с тарелками и чайниками. В кубриках, где гулял сырой и свежий утренний воздух, на раскладных столах резали хлеб, делили на глаз масло и сахар. За столами смеялись, сидели в майках и голландках; кто с верхней вахты — в бушлатах; день начинался мирно — как вдруг по трапу скатился перепуганный Доктор:
— Весло…
Шурка с Димычем едва не сшибли стол, за ними вылетело наверх полкубрика. Излом весла оказался не смертелен. По гребню лопасти вынесло длинную щепу. Нагрузка при гребке пойдет в другую сторону, не страшно. Весло вынули, залили эпоксидкой, придушили двумя выбленочными узлами и положили просохнуть. «Крепче целого будет!» — заверил Кроха и пошел надевать штаны. Остальные семь весел промочили и усилили изгиб. Подняли флаг и принялись за работу, но дело валилось из рук. Ползли тревожащие слухи. Бригада знала, что на «полста третьем» неладно и Раевского нет. После гонок на рейде авторитет «полста третьего» ослаб, теперь же его напрочь сбрасывали со счетов. Перед многими кораблями реально замаячила победа, золотая победа в гонках Дня Флота. Шурка не помнил за три года подобной нервозности вокруг шлюпок. Командиры полностью освободили гребцов от работ и вахт, всюду спешно готовили шлюпки и весла, тренировались. Впервые за много лет выставили команды плавмастерские и береговая база. Соперники лихо задирали «полста третий», звонче всех ликовал «сто восьмой». Дьяченко шел у них правым загребным, под его руководством делали весла — копия прошлогодних «полста третьего»: облегчали лопасть, валек заливали свинцом. Участие Женьки понимали на «сто восьмом» как залог успеха. В шлюпке там в основном молотили комендоры, народ задиристый и бестактный. Даже Саня Кожух, кореш и душа-парень, свистел Шурке с полубака и язвительно показывал пеньковый кончик: грубый намек на буксир.
Шурка тихо рычал. Иван перестал улыбаться. Кроха осунулся и посерел. Карл виду не подавал, но щетина у него стала расти вдвое быстрее, и он, обычно обраставший к обеду до ушей, пробирался коридорами, как лазутчик, опасаясь нарваться на начальство. Лешка Разин стал вдруг весел и от ненормального такого веселья утопил, работая с тросами, молоток и свайку.