Кончилось все это тем, что Иван жестоко разругался с Крохой из-за пустячного дела: воды. Вода с берега не шла, Крохе надо было спешно умыться, попросил Ивана, чтоб качнул из цистерны, а Иван ответил как-то не так, и они позорно разорались под дверями старшинской каюты. Иван припомнил Крохе какие-то данные в долг и пропавшие гаечные ключи, Кроха вовсе несправедливо обвинил Ивана в том, что зимой он давал на свой кубрик больше пара, чем на первый, помянул и затопления кубрика при наполнении цистерн, и как пробили трубу офицерского гальюна и все дерьмо пошло опять же в первый кубрик, а Иван кричал, что это Сеня, которого послали пробить в смысле промыть, а он долбанул ломом, и раз он в отделении Крохи, то вышел весь в своего старшину… вспомнили Димыча, который два года назад зачем-то полез в компрессор, и загаженные при подрыве клапана ростры, и смятое на учебном пожаре ведро, и прочие-прочие казусы — мелкие и неистребимые, как племя судовых тараканов.
Когда воздух у обоих кончился, то вокруг себя они увидели благодарных зрителей: дурного со сна мичмана Карпова (он только прилег вздремнуть, когда под дверью завопили эти балбесы), дежурного по кораблю Шуру, рассыльного Мишку Синькова, Колю Осокина, который высунулся по грудь из люка моторного отделения и мечтательно подпер голову рукой, Доктора, прочих молодых с кистями и щетками — и скучающего командира с сигаретой.
— Так, — спокойно сказал Назаров. — Что это было? Дымов.
— Виноват, товарищ командир, — пробурчал Кроха. — Я вот только у старшины первой статьи Доронина воды немножко попросил, умыться, на вахту заступать, а он сказал, что чуть-чуть попозже. И все.
— Во! — сказал мичман Карпов. — Как те сварщики: «Он мне металлом за шиворот капнул, а я ему: никогда, пожалуйста, так больше не поступай…» — Посмотрел на командира, сделал вид, будто ничего не сказал, и закрыл дверь.
— Доронин.
— Виноват, товарищ командир… Насчет воды.
— Разговор насчет воды. А что делает при сем дежурный?
— Слушает, — улыбнулся Шура.
Назаров показал ему два пальца и пояснил со значением:
— Два.
— Есть два наряда, — флегматично ответил Шура.
— Мало, — сказал за дверью мичман Карпов и опасливо засопел.
Кошки на кораблях дохнут: не хватает чувства юмора. Очевидно, из этих соображений в кубрике считают, что хорошо смеется тот, кто смеется все время. А если случится поругаться — то уж покричат.
— Покричать — это хорошо, — заметил Доктор, когда любопытные расходились. — Язвы не будет.
Охранив таким образом себя от язвенной болезни, улучшили и настроение. Иван спустился в машину и собственноручно качнул Крохе воды. Поужинав, спустили на воду шлюпку, на которой шли в гонках прошлого года. Рассуждая логически, она была лучше других: суше, легче, выше сидела, и вообще, можно было назвать тьму качеств, присущих лишь ей одной; семь лет подряд, от самого своего рождения, она была первой на гонках в День Флота. Но еще до команды «Навались!» они почувствовали почти неуловимое не то. Она послушно рвалась вперед под дружным ударом шести уключин, но отвыкшее от воды, латаное днище задирало волну и шлюпка вмиг уставала и виновато ерзала под веслами. Она годилась теперь только для грубой и неторопливой работы. Вопрос был решен, они вернулись к борту и с грустным уважением подняли покалеченную шлюпку на место.
Остальные две шлюпки были старее и плоше.
«Сто восьмой» собирался гоняться на новенькой шлюпке, полученной в мае.
Новейшая шестерка! Легкая, звонкая, абсолютно сухая!
Ничего…
Весла постанывали в станке, запасая упругость и злость.
А пока занялись упорами для ног. На берегу возле слипа торпедных катеров нашли хорошие доски, прихватили инструмент и влезли в растянутую на фалинях шлюпку. Шлюпка, лишенная весел, вертко раскачивалась на мелкой волне; забытые на планшире гвозди скатывались в воду.
— …Внимание! — поднял голос Сеня.
На стенке стоял командир бригады.
— Как работа? — весело спросил он.
В шлюпке заулыбались, сдержанно поблагодарили.
Веселый и молодой (сорок лет) комбриг рассматривал с трехметровой высоты стройный деревянный кораблик.
— Старая шлюпка.
— Так точно, товарищ капитан первого ранга, — подтвердил Кроха. — Подлежит списанию. Новой-то нет.
— Как же вы минера своего, Дьяченко, в первый дивизион отдали? Грозится вас побить.
В шлюпке помрачнели, а Леха пробурчал насчет зайца, что грозился волка съесть.