— Держа-ать! Раскати вас!..
Взлетели, увидев корабль.
В отчетливо синем рассвете мачты быстро валились вбок, унося разноцветье огней.
И полнеба задернуло вспененным черным.
— Держать!!
Шлюпку ставило дыбом, несло — и внезапно роняло.
— …Дорогие мои!
Замутило всех сразу.
Привыкших к раскачиванию корабля, их на бесом крутящейся волне завертело до судорог в глотке.
— …Греби!
Замутило до дрожи в руках.
Шесть гребцов, побледнев, стервенея, выламывали свои весла. Шесть нелепых, нескладных гребцов. На тельняшку — суконная форменка, сверху напялен бушлат, и канадка, прорезиненный рокан и поддутый резиновый грязно-багровый жилет.
— Гр-реби!!
Под стремительным синим, сереющим небом трудно было им вдруг распознать, что и где. Шлюпку ставило дыбом, валило на борт; под днищем крутилось и пенилось, сверху лило, ударяло волной…
— А! щенки желторотые! Вместе!!
— …Да чтоб вы сдохли!
Чтоб ты сдох, сукин сын, полосатый матрос. В чем она, твоя гордость? В значительности себя? В замечательном ярком, что будет? Так нет! Ни-че-го тебе больше не будет. Греби. Волны черные, мутные, с пеной и грязным песком. Шесть заслуженных по́том и тщанием весел цепляют покрытую пеной волну. Лопасти втрое мощнее обычных. Гнутые, черно-вишневые, надсадно вгрызаются в пену. Греби!
— Нав-вались!
И на хрипе, назло этой жизни — рвали и рвали (что значит выучка!) мокрые вальки на себя.
Пот бежал из-под шапки. За ворот, на грудь, под тельняшку струилась холодная, мнущая дыхание вода. Верх волны, разбитый форштевнем, падал на плечи, на руки, сжимающие вальки; суконные брюки промокли, текло в сапоги.
— …И дер-ржать!!
А кругом стоял грохот.
Гремели, вздымаясь и падая, тяжко катясь, тысячи, тысячи тонн осенней простывшей воды. Волны катились — как с насыпи длинный вагон. Катились, сминая друг друга, ломаясь от собственной тяжести.
Дождь шел волчком.
Вода вверх и вниз пробегала по днищу, бурля меж сапог.
Вниз! — и свирепствует в небе боцман, едва слышно за грохотом орет, флаг ложится и мнется… вверх! — и боцман внизу: с рукой, влитой в румпель, в фуражке на маленьких красных ушах, в распахнутой мокрой канадке. Осколок тельняшки на фоне летящей и черной воды. Флаг — единственно яркий клочок в этом черном и пенистом мире.
— А ну!!
Вверх вытягивались с трудом, выгибая, вымучивая весла. Ял, с нелепо задранным носом, замирал, и летел вместе с гребнем… и проталкивался за гребень коротким отчаянным рывком. Весла смахивали верхушку, пролетая беспомощно в воздухе… ну!
— …Альбатросы!
Теперь зависала корма, и волна их несла, завалив лихо на борт, прямо в мутное, желтое небо кормой.
— …Ско-выр-нуть!! Оторваться! греби вас! Па-шел!!.
Оторвались, и падаем, падаем вниз…
— Выше нос! Моряки! Альбатросы! Гер-рои! Умр-ри за веслом! разорви вам печенку… умр-ри!!.
Значит, снова полезли на гребень.
И не было в этот момент ничего — только гладкая, в кружевах пены, изогнутая вода — и изогнутой лопастью, мокрой, блестящей, в пупырышках пены, точно вцепиться в блестящий подъем… и тян-нуть, подыхая, мутнея глазами, тяну-уть!.. а на что тебе богом даны кривые бугристые ноги, и железный живот, и воловья, бесчувственная спина?.. Дождь течет под тельняшку… Умри за веслом!
— Вместе!! Новиков! чтоб тебе… салинг и фока-брам-шкот! Навались!!
Нехорошей была эта гребля.
И Раевский хрипел — как хлестал тяжеленным кнутом, в самый лоб — чтоб тянули на рвущихся жилах.
Вниз катились со слоем текущей от гребня воды. Встреча с новой волной была самым опасным. Ревя, он отчаянно работал рулем, чтобы тонко, как в масло, вписаться в начало подъема, чтоб не сбиться ни вправо, ни влево на гребне. Собьет — значит, третьей волны не увидишь.
Гребли очень долго.
Сбивала, сбивала волна. Два километра пенькового тонкого троса ползли за кормой по песчаному дну: хуже всякого якоря.
— …Ну!!
Он мордовал пацанов отработанным боцманским матом — тем, что слышал, работая на ДШК, от своих мичманов, свирепевших от близких разрывов, от воя немецких машин; те воспитывались боцманами, видавшими гибельный дым Моонзунда… богохульный тот мат — от турецких бесчисленных войн, от терявших тяжелые горящие мачты парусных кораблей…
— …И апостола Павла! А ну!!
И они налегали, взмокая от жесткого пота, жестоко холодной воды… вместе, сукины дети! Приказчики, а не матросы! Вам и бабы не взять никогда! Навались!..
— По-та-щили! и тащим! и ра-аз!!.
Кривоногий, небритый Харон в промокшей измятой мичманке…
— Куда… смотришь? На весло смотри! Весло!..
«Вращая взор, как уголья в золе…»
— Плывем! и еще раз!!.
«В моей ладье готовьтесь переплыть…»
— Крепче зубы, мальчики! Держа-ать!!.
Накатывал сверху «девятый» рокочущий вал, много выше и пенистей всех предыдущих…
— …Родные!!