Кривоногий, небритый Харон в промокшей измятой мичманке…
— Куда… смотришь? На весло смотри! Весло!..
«Вращая взор, как уголья в золе…»
— Плывем! и еще раз!!.
«В моей ладье готовьтесь переплыть…»
— Крепче зубы, мальчики! Держа-ать!!.
Накатывал сверху «девятый» рокочущий вал, много выше и пенистей всех предыдущих…
— …Родные!!
Были ли они глупы?
Они не были так чтобы слишком умны.
Были они образованны?
Нет. Пожалуй, что нет… даже вовсе, что нет.
Были они?..
Не были.
Не были они ни воспитанны, ни обходительны, ни деликатны и ни тонки, и не обладали ни нервностью, ни трепещущими движениями души, ни прочими, прочими качествами, что в наш прелюбезный век признаются за первые добродетели, — решительно не обладали.
Но были ли они смертны?
Нет.
Если бы хоть один из них был смертен, он бы бросил немедля весло и закрыл бы лицо руками…
Вылезая, измотанный, злобный, на гребень, Раевский глядел — и не видел искомых огней.
Поначалу он шел по ракетам.
Молодые не видели белых, зеленых ракет, пробегавших над ними, — а если кто видел, подумал: играет в глазах.
Ракеты задавали курс. На мачте, на марсовой площадке, взбешенный невозможностью бо́льшим помочь, Вася разламывал ракетницу, ногтями вытаскивал гильзу, впихивал новый патрон и, вытянув руку на танкер, стрелял. Взбираясь по падающей мачте, Мишка Синьков подтаскивал еще ракет. Блондин в «корзине» вдавливал в глазницы бинокль, но шлюпки не видел. На мостике нервничал, злился старпом. Он не знал, решился бы он, будь он командиром, кинуть на воду шлюпку.
Назаров сидел в радиорубке, устало куря.
Он только что поговорил с капитаном танкера. Капитан себя вел безупречно. Очень вежливо он попросил, если можно, ускорить присылку троса. У него уже трещина в швах. Если можно.
— Сколько лет тебе? — против воли спросил Назаров.
— Двадцать девять. Конец связи, — сказал капитан.
Сопляк. Потерял свое место и надеялся на эхолот. Эхолот полетел, и, когда уже вышли на грунт, продолжал честно врать: тридцать семь, тридцать семь… Мальчишка.
Посеревший за долгую вахту радист Зеленов пододвинул Назарову пепельницу.
Луговской свое место не потерял, хотя был два часа без хода… Долго! Долго идет Раевский.
Со шкафута травили за борт, в замутненную песком волну легкий пеньковый трос. Шлаг за шлагом снимали с бухты и спускали, следя, чтобы не было ни натяга, ни излишней слабины. Будет натяг — оборвется. Слабина — уйдет под винты.
Когда трос отдадут на танкер, с ним срастят проводник потолще, и только потом, потом пойдет с кормовой лебедки толстый — в руку толщиной — стальной буксирный трос.
Незаметно совсем рассвело, день был грязным — размытая сажа. Волна была желтой.
…На желтой рычащей волне задыхались, вминаясь в гребень. Флаг насквозь отсырел, потерял свою яркость. Руку Юрьевича свело на холодном железе румпеля. Как привяжется вздорная мысль на гребке, будешь маяться с нею, покуда гребешь. Шурка думал, что флаг… что-то нужное связано было с флагом. Кроха Дымов обиженно думал про то, что просил вот у Карпова новые сапоги, а тот отказал: перебьешься, последняя осень. Женька, скаля небритую черную морду, думал о том, что должна быть на танкере буфетчица, ядреная баба. Сеня думал, что славно бы Юрьевича побрить. Валька просто не думал. Не было сил. Он был самым паршивым и слабым гребцом. Вся вода доставалась, к тому же, баковым, они с Сеней были мокры до трусов, до портянок, и гребли, уронив чугунные веки, гребли на износ. А Иван грустно думал: хорошо бы пожрать.
…Танкер вынырнул — словно всплыл: неожиданный, близкий, в семидесяти метрах, длинный и низкий, надстройка в корме и косой полубак.
— Навались!! Вот он — танкер… все шкоты и реи, брамсели, лисели! вот он!
Удачно, что шли против ветра и вышли под ветер.
— Баковые, суши весла! Новиков! Держать оба весла! Семенов! Бросательный!..
С невероятным наслаждением разогнувшись, Сеня вылез в летающий нос и начал сматывать в кольца бросательный конец.
— Три гребка! …Весла в воду!
— Быстрее ты можешь? — не выдержал Кроха.
— Быстро кошки родятся, — отвечал вразумительно Сеня. С него просто текло, и Дымов сердито затих. Взлетая и падая вместе с носовым люком, Сеня очень спокойно разделил кольца на две бухточки, примерился — и вдруг яростно обернулся:
— Товарищ мичман! Да там нет никого!
— Весла!! Н-на тан-ке-ре! Тьфу… дармоеды…
Боцман залез под канадку и вытащил, зацепляясь, ракетницу.