Молчали, только Женька, не замечая того, вновь и вновь снимал рукавицу, чтобы вытереть с присвистом нос, и аккуратно надевал ее снова. Снегу было на стенке до половины голенища. Снег летел между ними. Прожектор слепил с кормы.
Юрьевич шагнул, сжал ручищу Ивана, пригнул его шею железной рукой и крепко, стесняясь, поцеловал.
— Спасибо, Ваня. Прощай.
— …Спасибо, Шура.
— …Женя…
— …Юра!.. Спасибо, ребята. Спасибо…
Он скривил вдруг губы и шагнул назад.
Кинул ладонь к козырьку, отведя пружинисто локоть, и — знакомым до дрожи голосом, мощной, рыкающей глоткой:
— Бл-лагодар-рю за службу!!
И они, напрягшись, ответили.
За их спинами загремели звонки аврала.
— …Чисто за кормой! — доложила трансляция.
Стенка уходила. Между ютом, где снег был измят и растоптан и блестела под светом прожектора палуба, и чистым и рыхлым снегом стенки ложилось все больше усталой и черной воды.
Навигация продолжалась.
Стенка уходила — в ночь, в летящий мокрый снег, прожектор становился бессилен достать и высветить ее, и почти нельзя уже было различить маленькую фигурку мичмана со вскинутой к фуражке рукой.