Но все это были мелочи. Обжившись во льду, принимались готовиться к навигации: ремонт, учеба, тренировки. И старпом «полста третьего» Луговской, помимо карусели дневных учений, трогательно любил ночные тревоги, — а значит, любили их и матросы.
Ночи стояли звездные, с хрустом.
Лунища висела в желто-зеленом ореоле. По субботам на крахмальном снегу стенки, в свете прожекторов с вышек, выстраивались увольняемые. Строй насквозь проходили офицеры, проверяли прически, ширину брюк, высоту каблука, расчески, носовые платки, иголки в шапке… проверяли все. Строй редел, таял, неудачники косо шли назад к кораблям. Остальные равнялись, поворачивались направо и с пронзительным скрипом уходили в темноту. В городке выли псы.
В двадцати метрах от ворот и колючей проволоки стоял клуб. На танцы приезжали девочки из окрестных деревень. Танцевали до упаду, до сухости в груди, и за час до конца увольнения кавалеры в черных шинелях провожали дам к автобусу. Больше всего матросских свадеб в деревнях игралось почему-то весной.
К полуночи увольняемые, выкурив последнюю сигарету в гальюне, спали в зыбких койках. В скупом ночном освещении тесные коридоры становились бесконечными и полузнакомыми. Холодно блестящие задрайки, поручни обретали необычную значительность. Если не стучал движок, корабль заливала тишина, и лишь из конца в конец коридоров сдержанно ходил дежурный.
В такую вот ночь Кроха услыхал другие шаги.
Железо прекрасно проводит звук, и на спящем корабле нельзя ошибиться. Какой-то сукин сын, беспечно постукивая каблуками, прошел по рострам левого борта в нос и минуты через две вернулся по правому борту.
Кроха рассердился всерьез. Прогулки в два часа ночи по верхней палубе — плевок в душу дежурного по кораблю. Он вылетел в одной форменке на мороз, рысью обежал палубу и, раздосадованный, спустился вниз. Отогревшись у переборки камбуза, начал думать.
Из утепленного по-зимнему корабля никто не мог выйти, минуя дежурную рубку. И то — Кроха слышал бы шаги по трапам, стук двери… На всякий случай он сходил на ют к вахтенному. Тот равнодушно месил иней огромными валенками, дыша в воротник. Автомат на тулупе казался маленьким, как авторучка. Вахтенный ничего не видел и не слышал.
Болтать о происшедшем Кроха не стал, рассказал только Ивану и Шурке. Иван, конечно, начал смеяться, а Шурка махнул рукой: мало ли что на ночной зимней вахте почудится. Но через два дня о ночных шагах рассказал за утренним чаем Димыч. Ему не поверили. Кроха промолчал. Потом настал черед Ивана, за ним — Шурки. Каждый из них мог поклясться: судя по звуку, по палубе ходил человек. Был он среднего роста и веса. Мороз, похоже, его не тревожил, ибо ходил ночкой гость не торопясь, в свое удовольствие. Был он не в сапогах, не в прогарах, а в легких хромовых ботинках со стальными подковками на каблуках. Все, кто слышал шаги, подтвердили: в подкованных хромачах.
Предположить, что на рострах разгуливает кто-то из экипажа, было глупо. Найди добровольца бродить каждую ночь по верхней палубе при минус тридцати семи. К тому же, из кубриков и кают никто не выходил. А главным доводом против живого существа было полное отсутствие следов на свежем инее.
Всплыло щекочущее нервы слово: привидение.
В кубриках ссорились, расплескивая чай. Одни слышали, другие не слышали и не верили. Вахтенным было настрого приказано следить за палубой. Взяли на учет все кованые башмаки. Делали все в секрете от посторонних: не дай бог узнает кто на бригаде — засмеют. Но неожиданно на соседней посудине взбеленился вахтенный, вдарил по звонку и едва не сыграл тревогу. Ему почудилось, как вдоль торпедного люка на «полста третьем» ходит кто-то большой и белый…
В бригаде поползли дурные слухи.
На «полста третьем» изощрялись в мрачных догадках. Вспоминали поломанный винт и всякие прошлые беды, предсказывали беды грядущие, пробоины, худой исход торпедных стрельб. И как-то случилось так, что ночью в дежурной рубке собрались пять человек.
Кроха снова стоял по кораблю, Иван — по БЧ, Лешка только сменился с вахты, а Шурка с Димычем шли из лаборатории, где рисовали стенгазету для завтрашней комиссии. Последний за сутки перекур слегка затянулся, когда…
— Идет, сволочь. Как по бульвару!
Самым удивительным было то, что до сих пор каждый слыхал роковые шаги в одиночку. Теперь привидение обнаглело. Пятеро огольцов, кусая губы, смотрели на подволок. Шаги удалились на полубак и, спустя несколько минут, раздались по другому борту. Иван подумал и облизнул пересохшие губы. Сам он не раз выходил в ночные дежурства искать встречи с гостем, но контакт — не удавался.