Тишину полусонного корабля нарушила идущая снизу хриплая, с потрескиванием музыка.
— Добровольцы «Далекую невесту» смотрят, — объяснил Блондин.
— Поспать надо, — сказал, бросив папиросу в обрез, Шурка.
Кроха встал, крепко потянул носом воздух.
— Осенью пахнет.
— Морем, — отмахнулся Иван.
— Осенью!..
Шурка прислушался. Веяло сентябрьским, вянущим холодком, предвестником заморозков и штормов. Далеко, черным ветром шла с норда последняя флотская осень.
— Точно, Кроха. Осень.
Кубрик спал. Воскресный сон — святое дело. Не зная, что в полночь — греть дизеля, катить на тележках и стропить торпеды, следить, как плывут они над ютом в сильном свете прожекторов, спали, улегшись поверх одеял, зная наверное, что любая матросская ночь может взорвана быть сюрпризом. Шурка кинул в изголовье бушлат, и почудилось, что и роба, вымытая пресной водой, высушенная на ветру, пахнет осенью, снегом. Подтянулся на кабельной трассе, забросил себя в койку. Узкая койка. Цепи. В полуметре над лицом стальной лист подволока, он же — палуба офицерского коридора. По коридору кто-то прошел, ударяя подкованными каблуками в полуметре над Шуркиной головой, и в лицо посыпалась мелкая крошка краски. Дерьмо, а не эмаль. Красили в мае, уже сыплется. Что же будет через полгода? А через полгода Шурки уже здесь не будет и койку эту займет молодой, будущий старшина гидроакустиков Валька Новиков. Семьдесят семь дней до приказа, сто дней до ДМБ. И прощай сине море, гребни белые… Удивительно некстати вспомнилась девочка, которую он любил — а может быть, думал, что любит: поди разберись, если три года спишь, держась за висящую цепь. Обиделась на него… а они только вырвались из полигона, особенно крут был последний денек, волна накрывала ют как подушкой, ютовую авральную группу подменяли каждые полчаса, и сделали все что надо уже в темноте, и когда б ни вернулся к стенке корабль, первым сходит с него командир, а вторым — почтальон, и обиженные, с острым укором письма в такую ночь на душу не ложатся… Он ей тогда отписал. Сгоряча. И уже три недели, четвертую — ничего. И до того неудобно и мутно стало жить, что Шурка дернулся, приподнялся на локте. Вздохнул и нетерпеливо сказал в синюю темноту:
— Кроха. Кроха! Юрка!..
— Чего? — сонно отозвался Дымов.
— Но мы же выиграли! Выиграли? Ну!
— Выиграли, — зевнул Кроха и накрыл голову бушлатом.
СПЕЦИАЛЬНОСТЬ
Повесть вторая
«Матрос должен обладать следующими качествами… должен обладать следующими качествами… следующими качествами… должен обладать».
Привязалось.
В спину отчаянно дуло; ночь была студеной, в начало августа не верилось. В проеме крытого кузова болталась пустая звезда.
Матрос возвращался из отпуска.
Поезд, как водится, опоздал, автобус, единственный в сутки, ушел, и Валька растерялся на мокром после дождя полустанке от беспомощности и пустоты.
Кругом был лес.
Светились под закатом два рельса, намокший песок. Зажгли окно в сборном, когда-то красном домишке. Жухлые астры за штакетником, две тощих и грязных козы.
Матрос третьего года службы толкнулся бы в дверь, где «посторонним воспрещается», дозвонился бы в бухту, доложил дела дежурному и завалился бы до утра на деревянный, источенный ножиками диван.
Валька с отчаяния рванул пешком. Выйдя, уже в темноте, под дождем, к развилке, засмеялся от злости: дороги дальше не знал. Здесь его и подобрал случайный грузовик. И теперь, отвердев от усталости, холода, тряски, он свирепо мечтал об одном: корабль! Свет, тепло, кружка чаю, и спать — в покойную, добрую койку. «Матрос должен обладать…»
Машина встала.
— Матрос! — услышал он голос лейтенанта. — Давай в кабину! Замерз?
Когда он выбрался из лужи, в которую спрыгнул наугад, лейтенанта у машины уже не было. Не рассуждая, тупо полез на кожаное сиденье. Матрос-шофер равнодушно посмотрел, как Валька захлопнул дверь, и дернул машину с места. В прыгающее пятно света выскакивали ухабы, заборы; проезжали деревню.
— Лейтенант?
— До утра, — безразлично сказал шофер. — Баба у него здесь. Училка.
— Женится?
— Это вряд ли. Она по распределению. Домой обратно хочет. Откуда шел?