— С поезда. Поезд опоздал.
— С отпуска?
— С отпуска.
— Ох, наверное, и погуля-ал… — прижмурился шофер.
Руки его были черны и сбиты, бескозырка в грязном, залапанном чехле болталась сзади него на крючке.
— Погулял, — неопределенно отозвался Валька. — Отца хоронил.
— …А я вот не помню отца, — с неожиданной обидой сказал шофер. — Три года было, как он на мотоцикле навернулся. А мать еще раньше. Послеродовое воспаление. Слыхал такое?
— Нет.
— И я нет. Бабка ро́стила. Ничего. Сейчас на бетонку выскочим. С корабля?
— С «полста третьего».
— Ваши — гонки в День Флота взяли.
— Пусть.
— …Бетонка. Сколь служишь-то?
— Восьмой месяц.
— Тю!
Белая бетонка катилась, шурша, под колеса, печка ровно дышала теплом, и Валька чувствовал, что засыпает, засыпает, засыпает…
— Бухта.
Вынеслись из-за леса огни.
— …Так ее и не так.
Праздник, карнавал огней расплескивался в темном небе, дрожал и дробился в черной воде. Бухта!
Свет фар уперся в массивные черные ворота с красными пятиконечными звездами.
— Слезай, молодой. Приехали.
Мичман на КПП глянул в отпускной и погнал Вальку в лазарет, за отметкой о здоровье. Проходя мимо клуба, Валька услышал глухое придыхание оркестра. На крыльце, в рамке света из открытых дверей, курили, смеясь, отглаженные моряки.
Была суббота.
От ворот до стенки — километра два. Валька шел, цокая подковками по бетонке, и, за неимением лучшего, радовался своему здоровью. В лазарете пожилая сестра рассеянно тиснула ему штамп, прислушиваясь, не вскипает ли чайник.
Он помнил, что праздник огней — обман, и все-таки, выйдя на стенку, помедлил.
Неуютная, мокрая ночь. В излишне просторном, морском небе спокойно и редко висели стояночные огни. Остро поблескивали корабли. Пустота. Возле трапов скучала вахта в черных горбатых плащах, автоматы по-ночному — на грудь.
…Нашел свои мачты, вытер ноги о старенький мат, шагнул на трап, козырнув машинально пустому флагштоку. Вахтенный вгляделся:
— Здорово. Иди, звонить не буду. С полдня тебя ждут.
Была радость звенящей под каблуками палубы и отдраивания тяжелой двери, когда рукояти сами ложились в ладонь, радость сложного духа живого корабля. В ярко высвеченной дежурной рубке его ждали старшины — Дымов, дежурный по кораблю, во фланельке, с сине-белой повязкой, и Шура Дунай — застиранная до голубизны, тонкая свежая роба.
— Прибыл, — кратко сказал Валька.
Дымов с сомнением оглядел его.
— Старпому доложись. Да не чистись ты, тебя из пожарного шланга не отмоешь. Чемоданчик брось.
До отбоя оставались минуты.
Луговской, в расстегнутом кителе, играл в шахматы с коком Серегой.
— Итак, — утвердительно сказал он, увидев Вальку.
Валька уже привык к его манере изъясняться и по форме («Матрос Новиков…») доложил. Луговской откинул синюю плюшевую портьеру, кивнул на койку:
— Садись. Мать как?
Валька пожал плечами.
— Понятно… Пешком шлепал? — левой рукой Луговской цепко ухватил Валькино запястье, прищемил узкими бледными пальцами пульсирующую жилку, правой дважды ударил по кнопке звонка; в двери возник Дымов с тяжелой ладонью у бескозырки. — Доронина мне. Доктора. Дуная, — и, бросив Валькину руку, потянулся к ключам в дверце сейфа; каюта хороша была тем, что все здесь можно было достать не вставая с кресла.
За дверью уже выпятил грудь и распушил усы низенький Доктор Слава, лениво привалился к переборке Шура; подбрел, сонно щурясь и шаркая тапочками, грузный недовольный Иван в полосатой маечке.
— Доктор, — поднял палец старпом и вынул из сейфа графин. — Температура! Аспирин. — Доктор кивнул. — Дунай: боцману — три дня не ставить на вахту.
— Есть, — ответствовал Шура.
— Накормить горячим, крепкий чай.
«Сделаем», — качнул головой Серега.
— Доронин: вымыть.
— Где ж я пару-то возьму? в ведре принесу? товарищ старший лейтенант! — обиженно загудел Иван.
— Не бреши. Двести граммов с помывки осталось?
— Есть, — буркнул Иван.
Луговской наполнил из графина стакан на треть.
— Профилактически. Чистый!
Валька спокойно выпил, отер губы, равнодушно посмотрел на старпома.
— Марш все, — скомандовал Луговской. — Чья партия, кок?..
Форму Шура разрешил оставить на ночь грязной, велел только бросить в пустой рундук. Валя мылся, а Иван два раза приходил справляться, как идет пар. «Там едва-едва сто граммов давление!..» Серега вскипятил электрический чайник, наладил в кастрюльке сосисочный фарш в томате. Доктор принес на салфеточке две таблетки аспирина. В камбуз протиснулся Дымов, за ним Иван и Шурка, пожелали приятного аппетита. И вот он, вялый, сидел на крытом оцинкованной жестью табурете и прихлебывал густой жаркий чай. Тянуло холодком, бесприютной камбузной чистотой.