— Каждый день стирать? — возмутился Валька.
— Иногда и по два раза, — серьезно сказал Доктор. — А то запаршивеешь. Вот придем в бухту… — И Доктор ушел.
В назначенный срок Валька едва управился.
— Матрос, — одобрил Шура. — Берет — чуть-чуть на бочок. Матрос! Имеем право представлять начальству. Бегом по трапу!
Был первый день на борту, и все для Вальки было первым. Первая приборка в кубрике — и первый втык за нее: «В учебном отряде можешь грязь развозить! Здесь мыть надо». Кубрик, по Валькиному пониманию, был чист, но Шура выполоскал тряпку, и вода в обрезе замутилась. «Пыль!» Валька присвистнул. «А свистеть — не надо».
— А сколько приборок в день?
— Четыре. Когда грязных работ нет. Вот придем в бухту…
— Окончить приборку! Команде руки мыть! Бачковым накрыть столы.
Команды по трансляции предварял бьющий под вздох, обвальный сигнал звонков — колоколов громкого боя. В кубрике раскинули узкие складные столы, расшвырнули неуловимым броском клеенки, разбросали миски в два ряда…
— Бегом — руки мыть.
Первый ужин. Бросили салату из свежей капусты, навалили волнующе дымных щей: «Ворочай. Здесь овощей навалом. Вот придем в бухту…» Сидели за столами в голландках и майках, в нарядных — блеск и шелковое шитье — суконках. В еде был строгий ритуал. Спускаясь в кубрик, садясь за стол и вставая, желали всем приятного аппетита. Первому на баке наполняли миску Шуре, предпоследнему — Вальке. Последним кормил себя бачковой — старший матрос с веселой челкой, Дима. «Дима, какое кино?»
— Новейшее. В Базе еще не идет. Кинопрокат здесь — будьте счастливы. Вот придем в бухту…
— Так, — неторопливо сказал, перейдя к компоту, Шура. — Ты знаешь, куда ты попал? Ты попал на лучший в мире корабль.
Валька глянул по сторонам, опасаясь подвоха, но кубрик, притихнув, слушал Шуру с мечтательным удовольствием.
Очевидно, говорил он сущую правду.
…Грохочущий, непроходящий звон грубо тряс кубрик, Валька дернулся и приложился сонным лбом в натянутую туго цепь, в полутьме, фиолетовой, вспыхивали белые пятна и падали на палубу полуодетые люди… «Свет!!» — а звон тяготил и гремел, кто-то больно тряхнул за плечо, отчего Валька снова ударился о цепь, вспыхнул свет, и он увидел напряженное, без тени сна лицо Шурки: «Вниз!» — «Учебно-боевая тревога! — заворочался в динамиках голос, — корабль экстренно!..» — «Робу хватай — и за мной!» Белели неряшливо повисшие простыни; чихнул и замолотил где-то дизель, за ним второй… «Учебно-боевая тревога! Корабль экстренно к бою и походу приготовить!..» Шурка бежал впереди, уже в брюках, на ходу — в промежутке от трапа до трапа — скользнув в голландку и напялив берет; откинул рукояти запоров на тяжелой двери. Звон прекратился, но корабль уже был заполнен другим, тяжелым грохотом. Валька выскочил следом за Шурой на высвеченную палубу — и огни погасли. Синие палубы, синяя вода, фонари на спящих сейнерах.
Шура уже откинул где-то далеко крышку люка… «Ну!» Валька трапа не нашел и, как был, с робой под мышкой, брякнулся в холодную темноту. Падать было высоковато. «Раз-зява!» Шурка, крутанув штурвал, задраил люк, чем-то щелкнул и, освещенный тусклой лампочкой, запрыгал через железо, откинулась еще одна крышка, — «Ну!» — и настал черед железной ледяной мышеловки… Дверь, и Шурка юркнул вниз, в нечто уютное, в вертящееся кресло посреди эмали и лака; руки его с обезьяньей быстротой забегали по панелям, загудел наверху агрегат, наполнились мягким светом шкалы, пошли и дрогнули, встали на место стрелки.