Молодые уже сбились в кучку и бегали вместе, гогоча. В кубрике их было четверо: Валька, Сеня, Доктор и сигнальщик Мишка Синьков, самый маленький и смешливый на корабле.
Пятым в кубрик свалился Захар.
На баках обедали, когда в кубрик шлепнулась бескозырка. За ней по ступенькам трапа скатился туго набитый мешок с привязанными рабочими ботинками, и следом, запутавшись в трапе, на палубу бухнулся маленький и большеголовый, серьезный матрос. «Ну, трюкач, — восхитился, с поднятой ложкой, Шура. — Не иначе — ко мне». Мало смущенный, матрос поднялся, почистил бескозырку о колено, напялил на голову и торжественно доложил: «Товарищ старшина первой статьи! Специалист гидроакустик матрос Харсеев!..» За койками послышался стон: Блондин давился гороховым супом.
Захар окончил другой отряд, был он малым понятливым и шустрым: уже вечером Шура застал своих любимцев за включенной без разрешения станцией. Посмотрел холодными, пустыми глазами — и ничего не сказал. А на поверке, от имени командира, объявил каждому пять нарядов — за нарушение инструкции. «Встать в строй!» Отрабатывали в машине — вычерпывая студеную, с соляром и маслом воду, надраивая стальными щетками гремящие ребристые паелы. «Вот, — ворчал Валька, — а ты: больше двух не дадут…» Пять дней подряд, по четыре раза на день заставлял их Шура вслух излагать многочисленные инструкции, с абзацами и запятыми: «Знаки препинания суть вещественное оформление логики». Точки с запятыми, как ни странно, помогали заучивать текст. «Вахтенный у трапа, — машинально бубнил Валька, — обязан, двоеточие…»
Сеня первый сказал, что через два года они будут главными на корабле. А покуда их гоняли, по выражению Сени, «как драных котов». Замечаний дважды не повторяли. На палубе без берета. Брошенная роба. Неприбранный рундук. Невымытые руки за столом… Пуще других не везло Сене с Синьковым. И после поверки, в разодранных, на голое тело, комбинезонах, они задушевно, обнявшись (длинный и маленький), орали, идя по коридору: «…И — в трюма отправился парень молодой!»
Веселых на «полста третьем» любили.
Обособленности боевых частей здесь не знали: Валька с Захаром помогали перебирать дизель, разбирали и смазывали торпедные тележки, и копались с электриками в щитах, и скребли стеклышками тонкие дубовые рыбины с верхнего мостика… Догадывались: им хотели показать все. Постигали постепенно смысл общих работ: последняя подготовка к морю.
«…Корабль завтра красим», — сообщил, довольный, Дима, и Валька испугался. Раз в жизни он красил кухню и убил на это два дня. Сколько же красить корабль? Месяц? «Те, — удивился Дима, — делов! К вечеру выкрасим». Валька с Захаром осторожно не поверили. Но у люка в баталерку с громкими воплями разбирали старую робу — надвигался неясный праздник…
В шесть утра брызнула из динамиков музыка.
Мигом опустошили кубрик, выбросив все на причал.
Солнце качалось над мачтами, забегая зайчиками во все корабельные закутки. На пирсе хлебнули скоро чаю, здесь же откупоривали бочки с краской и Леха лепил всем из газет четырехугольные кепки: расходились при кистях — маляры и маляры… В кубрик сыпануло сразу человек пятнадцать — в три краски! Здесь не признавали грязно-желтой окраски «под дуб», «под орех» — дешевой и глупой подделки. Переборки и койки, рундуки крыли нежно-салатовым цветом, выше — белая и тонкая эмаль, низ переборок и палуба — эмаль вишневая, в алый отлив… Вальке сунули зеленое ведро. За красившими подволок он не поспевал, там разливали белое сияние Дима, Шура, Синьков… да и здесь развернуться было негде и некогда: теснили с боков и гнали к корме и трапу… Что за наслаждение — широким взмахом кисти, прокатом точным валика очищать прошлогоднюю тусклость, возвращать плоскостям и цепям нарядность и блеск… А Валера Зеленов закрутил сто лет забытую, заводящую пленочку: «На дво-ре стоял веселый ме-сяц май! мальчики просили: Та-ня!..»