— Товарищ командир, через пять минут спуск флага.
— Не препятствовать, — буркнул Назаров.
Блондин, с невозмутимым и несколько скучным лицом, означавшим, что шутки он понимает и ценить их умеет, повернулся, не опуская руки, кругом и, точно провалился сквозь палубу, скользнул по поручням вниз. На всякого рода информацию командир корабля отвечает двояко. «Есть» — говорит он, получая указания от начальства. «Добро» — отпускает он там, где требуется его соизволение. Но когда вахтенный сигнальщик исправно докладывает, что эскадренный миноносец за бортовым номером таким-то входит в гавань, и абсолютно не в воле командира разрешать или запрещать данному миноносцу входить, а сигнальщик докладывает потому, что так положено и что командир должен знать о происходящем кругом, то верный флоту и уважению к себе командир ответит: «Не препятствовать». Ответ приличествующий и, в свою очередь, достойный уважения; в переложении на простой язык он выглядит примерно так: «Спасибо тебе, братец, я и сам вижу, что входит, пусть себе идет; идет он по своим делам и с безусловного чьего-то разрешения, нам до него дела нет, равно как и ему до нас, и поэтому займемся спокойно своими делами, отвлекать командира данного миноносца ничем не будем, а снимаясь с якоря, чем мы, кстати, в настоящую минуту и занимаемся, будем помнить о том, что в гавань входит миноносец и что с нашей стороны было бы вовсе неприлично вылезти поперек его курса; спасибо, братец». Упрощенно говоря, ответ «Не препятствовать» означает, что информация принята к сведению, и удобен почти беспредельной множественностью оттенков и возможностей его применения. Иногда в море, на мостике, в ответ на доклад сигнальщика о том, что шквал идет или солнце заходит, можно услышать: «Не препятствовать».
Назаров посмотрел на кусочек чисто прибранной палубы, где только что стоял дежурный, поднял глаза на закат. Основные глубины, течения, господствующие ветра, береговые ориентиры, маяки и отмели, подходы к местам стоянок пестрым кругом плыли в голове, и в эту карусель замешалось досаждающее равномерное металлическое поскрипывание и повизгивание. Назаров сделал три шага в корму и остановился.
— А это что? Помощник! Подите сюда. Как это называть?
— Старшина первой статьи Дунай, — сдержанно объяснил Луговской.
— Что ты говоришь? — изумился Назаров. — Неужели? — И проворчал раздраженно: — Театр!..
— Работает, — так же сдержанно сказал Луговской.
Раздраженное словечко «театр» как нельзя более подходило к тому, что видели они с задней площадки мостика. В неестественном зеленом свете, с темно-синими провалами воды, с желтой полосой над лесом, нагромождение пустых и лишенных смысла корабельных надстроек выглядело плоской фанерной театральной декорацией. В этой декорации у темно-рыжей, наполовину выкрашенной суриком стрелы не спеша возилась темная сухощавая фигура. Ручником и зубилом Шура Дунай спокойно, размеренно срубал застывшие капли сварки, прохаживал и прохаживал очищенное место напильником и, добившись идеальной чистоты, тер стальные распорки железной щеткой и шкуркой, протирал насухо ветошью, после чего аккуратно закрашивал белую, блестящую сталь суриком. В движениях была равномерность и размеренность, говорившая, что он работает так уже несколько часов и может работать безостановочно — сколько угодно. Инструменты, ветошь, ведерко с суриком располагались кругом на аккуратно расстеленном стареньком брезенте.
— …Сутками он у тебя работает? Что молчишь?
Луговской пожал плечами и, так же как давеча Дымов, показал глазами за плавказарму, на прочные, тяжелые мачты «Алтая».
— Друг?
— Хуже того. С одной речки Карповки. На Петроградской…
— Знаю! Сам Фрунзе кончал. — И Назаров вздохнул. — Была у меня на речке Карповке отчаянная и безнадежная любовь… Истерика это, а не работа. В лазарет его сложим? Элениум, бром с валерианой, белые шторы. «Три мушкетера» под подушку. На недельку?
— Этот? — сказал Луговской. — Этот скорее шпалы пойдет грузить.
В старательности и безысходном тщании, с каким Шура Дунай зачищал сварные швы, была бессмысленность: никому не нужна была подобная чистота отделки грузовой стрелы. Про такую работу на борту без уважения говорили: на собачью выставку.
— Шпалы так шпалы… Правда — пресной воды нет?
— Водолей приходит, — неохотно сказал Луговской.
— А если штормик? льды?
При одной мысли о нормировании пресной воды в безводной Сорочьей губе, о заботах, когда водолей не идет и воды нет даже на кашу, настроение Луговского портилось уже сейчас.