— Здесь.
Темп учений разладился: подводила машина.
Сорок минут назад из машины должны были браво доложить, что заделано все и откачано, а они все гундосили в микрофон: борьба с водой продолжается, продолжается… и умолкли вовсе. Наступало оперативное время «три сорок», и уже пятнадцать минут назад полагалось начать в машине «пожар».
Комбриг уже походил по кораблю и снова поднялся на мостик, стоял рядом с Назаровым, смотрел на вздымающийся из белой пены полубак, слушал доклады. Флагмех и флагманский врач были где-то в низах. Черт бы побрал молодого флагмеха: загонял небось мотористов, второй час заделывают «пробоину»… Комбриг глянул на часы.
— …Ну что они там?! — не сдержался Назаров. — Мичман Карпов!
Мичман Карпов, баталер, расписанный по-боевому на мостике, загорюнился: «Не отвечают, товарищ командир».
И снова забубнил в микрофон:
— В машине! ГКП. В машине! ГКП!..
Назаров нетерпеливо оглянулся, хотя знал, что, кроме него, комбрига, мичмана и двух сигнальщиков, на выдутом, мокром ночном мостике — никого. «Потери» в личном составе превысили тридцать четыре процента. Внизу боролись за живучесть все, кто только был под рукой и не стоял у механизмов. Комбриг равнодушно глядел в ночное бешеное море.
— Мичман Карпов. Вниз! Узнать, что делается в машине.
И Карпов, осторожно ступая в химкомплекте по вылетающему из-под ног трапу, спустился в мокрую темноту. Назаров машинально отметил, что в спине мичмана появилось что-то старческое. Трое суток назад, когда тревога, начало учений отвернули их от бухты, Карпов поднялся на мостик в великом волнении. Путаясь, он доложил, что идти в море невозможно: кладовые пусты. Запас харчей подъели подчистую.
— Что ж ты?!
— Виноват, товарищ командир. Завтра должны получать по-большому.
Каждый день — стоя у стенки — корабль получает свежую провизию: хлеб, мясо; реже, на несколько дней вперед, получают масло, овощи, а полный запас круп, сухарей, консервов, сельди в бочках и прочего непортящегося добра обновляют вовсе редко. Даже с малых кораблей в день получения «по-большому» отправляются на продсклад с грузовиком.
— Что ж ты… не знал, что на две недели в полигон, а там учения? Вся бригада знала!.. Не знал?!
Мичман Карпов отчаянно хлопал глазами и морщил тонкие усики. Старик уже, черт бы его, а усики — как в сорок восьмом году. Макс Линдер баталер.
Шевеля губами, словно молясь, Карпов с коком Серегой вскрывали потаенные рундуки, взвешивали мешочки и пересчитывали густо замасленные банки. Потом Карпов, огорчаясь на глазах, доложил, что, с учетом НЗ, полного рациона обеспечить не может и хорошо бы подойти к какому-нибудь из кораблей взять маленько взаймы…
— На весь флот меня хочешь ославить? Нечего! Уменьшить выдачу.
Карпов исстрадался за трое суток. Кончился сахар, за ним чай. С хлебом было проще, хлеб кончился еще неделю назад. Матросы ели сухари и пшенку, мешок которой Карпов заначил когда-то от самого себя. Потом ели просто сухари: на такой волне сварить кашу и соорудить кипяток стало трудно. Серега разносил по боевым постам тушенку. Оттого что тушенку ели «без ничего», она кончилась вчетверо быстрее, чем предполагал мичман. А учения все не кончались. В море как в море, многим было наплевать на то, чем их кормят, хуже всего, что трое суток было нечего курить. Карпов вовсе не спал и посерел. Глаза его горели горестным светом. Настал тот день, когда он не смог накормить матроса…
Мичман пропал в темноте, за брызгами и ветром. И Назаров вдруг отчетливо забеспокоился. Чтобы развеяться, рассказал комбригу байку, как мичман Карпов, попав на якорной стоянке в вахтенные командиры и щеголяя знанием сокращений, отдал по трансляции команду: «Начать осмотр и проверку оружия и техсредств». После этого Карпову аккуратно звонили со всех постов и вежливо спрашивали, как насчет этих средств — проворачивать или нет? Комбриг чуточку посмеялся, но глянул — будто спросил: а в машине-то у тебя что? И показалось (тьфу!), что через этот гребень кораблю уже не перелезть…
— Товарищ командир! — нехорошим голосом закричал снизу в трубу рулевой… Стрелки указателей оборотов главных машин плавно пошли назад и встали на ноль.
Бессмысленным движением Шурка вывернул руль лево на борт, но инерция погасла в волне, от свирепого удара в левую скулу корабль попятился, перевалил-таки через гребень и стал к следующей волне бортом…