От первого удара со стола у Луговского полетели бронзовые грузики, которыми он прижимал карту, прокладочный инструмент, вспорхнула карта. Дверь распахнулась непроизвольно, самого Луговского приложило головой о косяк. Он выпрямился, вцепившись в латунную оковку светлой ясеневой двери, но удар в борт вновь опрокинул его…
Нужно было что-то сказать.
— Ветер свежеет, — сказал он. — Того и гляди погода испортится. Может и покачать.
— Не всегда же бывает… — ответил Шура, — фу, черт бы ее… Не всегда же бывает так тихо, как сейчас.
Он знал, откуда цитата.
Мичмана Карпова первый удар застал на трапе, который вел вниз из командирского в офицерский коридор. Трап выпрыгнул из-под него. Коридоры крутились и трещали.
Распятый, упираясь руками в переборки, Карпов добрался до машинного люка, с трудом поднял крышку, — и на колени ему выпрыгнула из люка волна.
Машина была затоплена.
С камбуза он позвонил на мостик.
— Так, — очень спокойно сказал Назаров. — Меня все-таки интересует, что происходит в машине.
— Славно, — сказал, выслушав доклад, комбриг. — Оперативное время четыре пятнадцать. Пожар усиливается, затоплено машинное отделение, собственными силами предотвратить гибель корабля не можете.
— Есть, — сказал командир. — Радиста на мостик!
…Карпов вдавил трубку телефона в зажимы. Ему стало жарко. Сорвав противогаз, падая на переборки, он побежал к трапу наверх. Только сверху, через шахту мог он попасть в машинное отделение, не проныривая под толстые пакеты труб.
Он бежал отрешенно, как матрос-первогодок.
В узкой трубе шахты его трепало о стенки, било о вертикальный металлический трап… и он вспомнил, отчего он бежал.
В первый и последний раз он видел затопленным живой отсек осенью сорок четвертого года. При высадке десанта на остров Муху торпедный катер ТКА-167, на котором балтийский юнга Коля Карпов служил мотористом правого двигателя, был разбит тремя прямыми попаданиями. Больше половины экипажа было убито сразу. Ранены были все. В живых в моторном отсеке он оставался один. Он лежал, с перебитыми, обожженными руками, по правому борту и скреб каблуками по настилу, чтобы вылезти выше, чтобы дольше не достала гулявшая у груди бензиновая, ледяная вода, и плакал — от злости и бессилия. Все были убиты в отсеке. Противоположный борт был как решето. Когда вода, гулявшая от качки, в первый раз ударила в горло, от боли и безнадежности он потерял сознание. Очнулся уже в знаменитом Кронштадтском госпитале, этот госпиталь помнят многие из уцелевших балтийцев…
Шахта кончилась, вода захлестнула его по пояс. У правого борта горел огонь переносной лампы, и гудели, как в бане, голоса. Мичман бросил ненужный уже противогаз и поплыл.
Когда осушили машину, выяснилось, что флагмех был действительно недоволен действиями мотористов и приказал затопить машину фактически — до половины, для чего отдали фильтры охлаждения дизелей. Потом их, как водится, было никак не задраить.
— Плохо, — сказал комбриг. — Плохо, что вылезает вечно какая-то щеколда. Узнаю́ любимый флот. Ход не давать!
Старпом на известие о машине отреагировал по-своему.
— Если б, — бормотал он, склоняясь над падающим куда-то столом, — если б дураков в цепной ящик сажать, там бы не одни штурмана сидели.
Непосредственно вслед за этими словами в ходовой рубке появился флагврач, подполковник медицинской службы, и весело сказал:
— Привет, старпом. Рулевой у тебя ранен. Ранение в позвоночник.
Флагврач не имел пока никаких причин быть недовольным корабельным фельдшером Доктором Славой, и ему было совестно — будто на бригаде у него завелись любимчики.
Транспортировать раненного в позвоночник — дело хлопотное. Шура безропотно и тупо смотрел, как дюжие мужики в химкомплектах привязывают его спиной и ногами к доске и запаковывают в носилки. Корабельные носилки — подобие спального мешка, обвод которого по контуру человеческого тела выполнен из толстой дюралевой трубы. В голове и ногах к трубе крепятся длинные лямки.
— Ну? — спросил грубо Кроха. Санитаров призвали сейчас из торпедистов, а Кроху персонально — за здоровье: носилки с Шуркой, килограммов девяносто, если не девяносто пять, предстояло спускать по трем трапам и тащить через множество дверей.
— Можно, — строго сказал Доктор.
— Прощай, Шура, — сказал вставший на руль Миша Синьков.
— Прощай и ты, — сказал Шура и закрыл глаза. Дальнейшего лучше было не видеть.