— То Тулешева девчонка? — тихо спросил он у дядьки Конона.
— Да какая там Тулешева… — с таким же равнодушием ответил дядька Конон. Он дотянулся до лешачьего уха Трофима, что-то сказал ему.
— А… Я чув, чув…
Немая пустота окружила Марийку, она одиноко, заброшенно стояла в ней, лишь по-комариному тонко звенело в оглушенном сознании: «Да какая там Тулешева…» Что сказал дядька Конон Трофиму, что «чув» Трофим? Помимо ее воли, отстраненно от нее в ней возникали удивленные, жалеющие взгляды, услышанные когда-то нечаянно оброненные слова, все это всплывало сейчас в мозгу, но сразу уходило в окружающую ее пустоту, и Марийка чувствовала свое бессилие, что-то ускользало от нее, и она никак не могла поймать это ускользающее бездуховное нечто. С разящей отчетливостью она увидела недавний день, ее ослепило зноем этого дня, ударило в ноздри запахом повялой огородной ботвы и коноплей…
Была у тетки Дуни курочка. Несушка — каких поискать, и яйца же давала — крупные, как ядра, густо-коричневые, на пасху и красить не надо; за черный цвет пера прозвали курочку Галкой. Никогда ее тетка Дуня не «подсыпала» — только несись, на яйцах пусть другие сидят.
Как-то доит тетка Дуня Кару, Марийка по обыкновению чешет корове белый, в мелких завитках лоб. Вдруг с хлева — кудах! кудах! кудах! — летит растрепанная Галка. Кара прянула в сторону, перевернула подойник. «Эге! Схованку себе нашла», — сразу смикитила тетка Дуня. Поймала Галку — и в воду, а потом в бочку: посидишь, мол, дурь-то и пройдет.
Не тут-то было. Не ходит Галка нестись на поклад, как все куры, стало быть, снова завела себе потаенное место, там и несется, гнездо готовит.
— Следи, доню, — приказала тетка Дуня Марийке.
И Марийка ходит за Галкой, как Шерлок Холмс. Кружат обе по двору, по огороду, по саду, силясь перехитрить друг дружку: Галка в хлев, и Марийка в хлев, Галка в малину — и Марийка, исцарапается вся, а тоже продирается сквозь колючие стебли, Галка — хитрая тварь! — в крапиву, и Марийка — что делать! — тоже лезет в крапиву, готовая разорвать на части проклятую курицу.
И все-таки выполнила наказ тетки Дуни, выследила Галку — аж в коноплях у тетки Ганны обнаружила схованку. Прогнали незадачливую курицу. Подставила тетка Дуня фартук, Марийка стала складывать крупные, как на подбор, матово-коричневые яйца.
Откуда ни возьмись — тетка Ганна.
— Соседка, ты что же это хозяйничаешь в моих коноплях?!
И вдруг увидала, как Марийка кладет яйца в фартук тетки Дуни.
— Ой, люди, бачьте! То ж моя белая квохтушка нашла себе место!
Напрасно тетка Дуня христом богом клялась, что это ее черная курица Галка несется в коноплях.
— Какая черная! То моя белая, как снег, нанесла. Нехай у того очи повылазят, кто скажет — черная! Ой, люди!
На крик прибежали соседки, копавшиеся в своих огородах, начали увещевать тетку Ганну — такого уразуметь нельзя было, чтоб Соколюки на чужие яйца польстились, но она от этого распалилась еще пуще: схватилась за передник тетки Дуни, рвет его, яйца перекатываются, вот-вот побьются. Плюнула бы тетка Дуня, отдала соседке яйца, да что ж люди подумают — значит в самом деле белая Ганнина курица снесла. Тетка Дуня говорит: «Черная», тетка Ганна кричит: «Белая». Черная! Белая! Черная! Белая!
— Да угомонись ты, — доказывает тетка Дуня, — вот девочка еще утром выследила, да ждала, чтоб снеслась.
— Кто?! — побагровела тетка Ганна, перейдя на шепот и став от этого еще страшнее.
— Я, я выследила Галку! — крикнула Марийка и заплакала — и от обиды за попранную справедливость, и от того, что так крикнула при людях: ее всегда учили уважению к старшим.
— Кто, кто? Люди, кому ж вы верите, вот этому…
Марийка не разобрала, что сказала тетка Ганна, она только заметила сошедшиеся на ней испуганно-жалеющие взгляды женщин. И еще она заметила, как побледнело темное лицо тети Дуни и его исказила страдальческая судорога. А Марийка, как сейчас на лугу, стояла в окружившей ее тишине, пустоте, ничего не понимая. Солнце слепило ей глаза, все шло мимо ее сознания.