Тихо позванивала в кустах невидимая одинокая синица, и весенняя дрема падала с высокого неба на свежее утро. И снова вдали по-кузнечьи стрекотал трактор, наверное, развозил удобрения по полям, а со дня на день должна была быть пахота.
Они затащили лодку в конец Линево в густые кусты, положили в них уток, рюкзак, убедились, что все хорошо замаскировано, и налегке пошли по луговине, на которой первая легкая травка зеленела сквозь припорошивший за ночь, истаивающий сейчас снежок.
Два выстрела снова раздались за Амбой, теперь уже ближе, отчетливее.
— Точно, на Камышовом, — Николай поставил ухо в сторону выстрелов. — Кочугурские, должно, да что они там без лодок-то — дохлое дело. Пойти поглядеть бы надо, Михалыч, путевки проверить.
Ускорив шаг, они обогнали угор, на котором высоко, весело толпилась избами Амба, и перед, ними километрах в двух широко открылось Камышовое.
Озеро вполне оправдывало свое название. Огромная, голубая чаша, на которой, будто поджаренное, будто положенное кем-то, ослепительно вспыхивало солнце, была плотно оправлена белесой чащей камыша. Острова камыша виднелись и по самой глади, и все озеро, в легких светлых тонах, текуче, стрельчато струилось под высоким небом. Только в одном месте, справа, берег был относительно чист — там камыш вырубали и пригоняли туда скот для водопоя. Неподалеку от этого открытого места, на светлой стерне, стоял газик, и около него чернели фигурки людей.
— По бутылкам палят, не иначе, — усмехнулся Николай. — Тут охотничков таких развелось — хоть беги от них. Приедут, водки нажрутся и ну бутылки подбрасывать, так все патроны и пожгут по бутылкам с косых глаз, одно битое стекло остается после них да консервные банки — землю поганят.
Озеро было уже недалеко, уже угадывался в тишине тихий шорох камыша под ветерком, он стоял сухой светлой стеной, обрываясь справа, и там низкий берег был испещрен следами скота, изрезан колесами машин и подвод.
— Михалыч, ведь они лебедей подняли!
Только тут увидел Меркулов двух птиц, плавно, молчаливо, невысоко кружащих над огромной чашей озера.
— Улетят теперь, да что же это!..
Пыхнул в камыше легкий сизый дымок — одна птица надломилась, всплеснула белыми крыльями и так, всплескивая, пытаясь удержаться в воздухе, будто цепляясь за что-то невидимое, отвесно, молчаливо падала, белая в просторном голубом небе. Она падала долго, и Меркулов не верил в это падение, его сознание отказывалось верить, говорило, что происходит огромный обман; он в страшном напряжении ждал: сейчас птица устоит, выправится, скользнет живыми крыльями в голубом небе; он ждал этого до последнего белого всплеска над самыми камышами. И в это мгновение трубный вопль раздался в тишине — это кричала вторая птица, косо, вниз планируя кругами.
«Кликун», — вспомнил Меркулов название породы лебедей и с болью поразился соответственности этого названия тому, что он видел и слышал сейчас.
Птица еще кричала и кружила, когда они с Николаем подбежали к обрезу камыша и там увидели человека, перепрыгивающего по согре, по кочкам к тому месту, где другая птица била белыми крыльями по воде. Они увидели, как человек рухнул, взмахнув руками, будто пропал среди покрытых светлой осокой кочек, и воющий стон пробился оттуда через торопливые хлопки руками по воде и грязи.
— Так тебе и надо, стерва! — с облегчением, с какой-то нервной разрядкой сказал Николай, но все же пошел к тому месту, пробуя ногами согру, кочки плывуна.
— Брось его к черту! — сказал Меркулов, но тоже шел за Николаем, чувствуя под ногами живую зыбкость.
Николай молчал, и, поравнявшись с ним, Меркулов увидел его острый, прищуренный взгляд, прицелившийся к лицу человека, по плечи ушедшего в пузырящуюся темную жижу, необычно притихшего. Меркулова поразило лицо Николая — в нем была не злоба, нет, скорее угрюмое любопытство, недоумение, какая-то внезапная проясненность.
— Ты?..
Из кочек, из будылей поломанного камыша на Николая затравленно смотрели замутненные хмелем грязные глаза.
— Ты? — еще раз недоуменно повторил Николай. — Лебедя убил, стерва…
— Помоги мне, — проговорил наконец человек, кусая сухие губы. — Помоги…
Николай взвел курок.
— Я тебе помогу сейчас, стерва.
Там, в темных кочках, в пузырящейся гнилой воде, снова послышался испуганный воющий стон. Но Николай прицелился мимо, по белым, еще всплескивающим крыльям, и через секунду они упали, успокоились, тишина ударила в уши, и тогда та, вторая птица низко, с недоуменным, печальным, страшным криком в последний раз прошла, напряженно вытянув тонкую шею, и, уже поверив, что все кончено, взмыла, медленно стала удаляться, растерянно и одиноко крича.