ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Гайда в поле! Гайда в лес! Гайда на речку! Нет, сегодня только на речку. Она там, за огородами, в луговине. По извилистой полосе белесых, упавших от зноя вербовых кустов можно угадать ее в травяном раздолье, а прямо перед селом скрытые очеретом и вербой бережки плавно раздались, и плесо маняще сверкает в солнце — там под конец дня будет праздник, с утра сладко томящий каждое девичье сердце. Макушка лета, Иван Купала… Взойдет месяц над белыми хатами, потонет в лиловых сумерках луговина, и тогда девчата станут венки пускать по воде, и закружат они на плесе, разойдутся в разные стороны, — куда какой венок пойдет — туда дивчине и замуж идти — в Пашкивку, Людвиновку, Фасивку или в Калиновку. Ну, а коли пристанет к своему берегу, — ждет тебя счастье в родном селе.
С утра девчата бегают друг к дружке в садки, выбирают самые красивые цветочки, а батьки, пряча в усы понимающие усмешки, уже вырезали, оттесали им чистые дощечки и пробуравили дырочки для цветов. Вот будут венки! Первым делом девчата пропустят сквозь дырочки стебли молодого барвинка, и плотные, блестящие, будто лакированные листочки скроют дощечку — «Стелися, барвинок, низесенько…» А по краям украсятся венки большими яркими цветами — у каждой дивчины своими, все зависит от вкуса и тайного сердечного поверья, а посреди каждого венка ровным огоньком затеплится свечечка, — и поплывут венки по темной воде, будут кружить и расходиться в разные стороны, издали светя слабым таинственным светом, заставляя все замирать в груди: то ведь сама судьба, уже не подвластная уму и воле, одиноким светлячком петляет среди тьмы, — куда, в какие дали, к какому порогу, к счастливой ли, несчастной доле проляжет она?
Сколько девчат в колхозе заневестилось! Терзают матерей тайные страдания все о той же судьбе родной доньки, и батьки чешут затылки, раскидывая умом относительно жениха… Сколько девчат, столько и венков закружит на темном плесе под отстраненно-бледным серпиком месяца. Да что говорить о невестах! Сопливые девчонки — материно молоко не обсохло на губах, а туда же, тайком от старших сестер ладят себе венки. Те только выбрали самые красивые цветы, а они уже оборваны: успел какой-то пострел. Кто оборвал? Ищи ветра в поле. За хатами, за огородами, в коноплях идет своя работа: голенастые, с облупившимися от солнца носишками и сивыми выцветшими косичками, девчонки стругают себе дощечки, толкают за пазуху венки: скоро вечер и они тоже будут пытать свое счастье.
Марийка вскочила в хату, не глядит в глаза тете Дуне, теребит на себе рубашонку.
— Я тоже буду пускать венки…
Тетя Дуня строго глядит на нее.
— А бурячок на борщ посекла?
— Посекла.
— А фасоли набрала?
— Набрала.
— А яблоки на стрихе поворошила?
— Поворошила.
— А мак для коржей натолкла?
— Натолкла.
На строгом лице тетки Дуни растерянная работа ума: что же еще потребовать от девчонки? И она вопрошает с последней надеждой на победу:
— А сметану к млынцям растерла?
— Растерла! — умоляюще шепчет Марийка, и слезы готовы брызнуть у нее из глаз.
— А сколько же тебе годков, ой, мати-богородица, одиннадцать годочков, а она, на́ тебе, венки пускать. — И, разжалобив себя своей жалобой, тетя Дуня неопределенно машет худой рукой: — Геть витциля!
Это уже согласие. Марийка подскакивает к тетке, тычется головенкой в ее худую, вялую грудь и вылетает вон из хаты.
На селе все знают друг друга до пятого колена, и если спросить тетку Дуню, то и услышишь: «Это какая Дуня — Соколючиха? Хворая? А вон — справна хата».
И хата, и подворье, и сад у Соколюков в самом деле на все село, и хоть, правда, не дал бог здоровья тетке Дуне, да зато дал светлое сердце и работящие руки. А главное — доброго мужа.
История женитьбы тетки Дуни и дядьки Артема со старых, дореволюционных времен — загадка на селе, над которой безуспешно бьются люди. В самом деле. В какой-то проклятый год почти в одночасье померли у Дуни мать с отцом и осталась она, старшая, с двумя сестрами — мал мала меньше. Тогда-то Дуня была дивчина пригожая, и самое время ей приспело замуж идти, да могла ли она помышлять об этом — двух младших прокормить, вот что легло ей на юные плечи невыносимым гнетом. И наверное, этот гнет пригнул бы ее, раздавил, все трое пошли бы по миру и порушенный родительский корень сгнил бы в земле. И тут пронеслось: Артем, первый, по общему понятию, парень, коваль на три села, ходит до Дуньки Тулешевой…