Марийка снует тут же, у стола, радуясь радости взрослых. Тетка Дуня наблюдает за этой сценой, осуждающе качая головой.
— Дайте он дытыне послухать!
И тут все вспоминают про Марийку, извинительно суют ей наушники, она отстраняет их, потом все же одевает на голову, только чтобы не ставить дядю Артема в неудобное положение. И слушает, слушает далекие тихие голоса, пока не пропадает волна…
А за столом уже идет мудрая мужская беседа — о видах на урожай, о детях и, конечно, о германце, который в последнее время вообще у всех на языке. Темное дело с этим клятым германцем — Чехословакию подмял, в Польшу вошел, и оттуда, от границы, смутно потягивает опасным железным ветерком… Артем Соколюк насыпает мужчинам своего, славящегося на все село, табачку.
— Это прошлогодний, а нынче будет покрепче. Марийка пасынковала, листья во, как лопухи.
Мужчины, смакуя, затягиваются.
— Да, гарный табачок! — Дядька Иван заволочно смотрит сквозь дым. — Гарный, гарный, — и добавляет: — Как у Дуни малосольные огурчики.
Удочка заброшена, намек прозрачен, но тетка Дуня и бровью не повела.
— Да, да! — соглашается дядька Денис с таким выражением на лице, будто уже откусил огурца после горькой стопочки.
Тетка Дуня — ноль внимания.
И тогда на приступ идет уже сам Артем Соколюк.
— Одарка, чуешь, что хлопцы говорят? — Глаза его ласково поблескивают.
— Не чую, нема коли! — отрезает тетка Дуня.
Артем поднимается из-за стола, подходит к жене, обнимает за плечи.
— Хлопцы толкуют, огурчики у тебя хороши…
— Вон у Мелашки тоже хороши!
— Не знаю, не знаю, до соседок не хожу, — будто бы уже с обидой говорит дядька Артем, и это заставляет тетку Дуню сдаться.
— Пойдем, Марийка, соберем ужин.
За огурчиками беседа пошла веселее: в добром доме закуска не подается без того, что надо закусывать, попотчевала тетка Дуня гостей и сливяночкой.
Дядька Денис с невинным лицом говорит своему соседу:
— Расскажи, Иван, как твоя жинка бригадира проведала в больнице.
Все знают эту историю, и добродушный смешок ходит за столом.
Случился с бригадиром аппендицит, отвезли его в районную больницу в Макаров, там и сделали операцию. Видать, запущена была болезнь, осложнения пошли — лежит бригадир, тоскует в одиночестве. И снарядилась к нему женская делегация. Курочку сварили, узелок яичек взяли, всякой зелени. Приходят в палату вместе с врачом, тетка Ганна подошла к бригадиру.
— Ой, какой же ты страшный да худый, аж светишься, ни кровиночки в лице нема.
Посмотрела на врача, уперла руки в пышные бока.
— Это ж наш бригадир. Такой человек! Что нужно? Может, кровь? Если нет, так я дам!
Бригадир зашебуршился на кровати, подзывает к себе врача истомленными глазами:
— Доктор, и не посмейте, а вздумаете — сбегу. Она ж скаженная, на все село одна. У кого хотите берите, только не от Ганны…
Легка на помине, в хату врывается Иванова жинка.
— Сидишь?! — Сузившиеся Ганнины глаза впиваются в мужа.
— Ты б «добрый вечер» сказала, Ганна, — пробует умиротворить ее Артем Соколюк.
— Вам-то добрый со сливяночкой, а мне как за работой? Добрый вечер, Дуня! Этих трутней привечаешь…
Мужчины и сами понимают, что пора по домам: ясно уже, что тетка Дуня не даст больше сливяночки. Да и другое нужно в толк взять: вдруг на той неделе Артем снова поймает своим детекторным приемником…
На этот раз, введя расстроенную Марийку в хату, тетка Дуня сразу прервала ежевечернее занятие мужа.
— Кончай свою музыку, за стол садиться будем, Ульяну не дождемся.
— Да-а, Ульяна небось на рассвете явится…
Артем подошел к окну, легонько стукнул по раме, створки разошлись, в хату потекла вечерняя прохлада, дурманяще запахло флоксами и метеолой. Шары высоких флоксов уходили в темноту, к тыну, а ближние светились под луной призрачными розовыми фонарями. Среди запаха цветов и уличной пыли, в высоких, тоже облитых лунным светом недвижных осокорях, над смутно белеющими хатами с редкими бледно-оранжевыми пятнышками окон стояла тишина, простирающаяся, кажется, до самого края земли. И в этой тишине угадывалась далекая девичья песня, — там, у приречных верб, юность праздновала свою счастливую пору.
— Чуешь, Одарка, как девчата поют?
Тетка Дуня тоже прислушалась, помягчало ее худое лицо.
— Что ж, молодость! Да не как у нас с тобой — они беду не мыкают.
Артем поднял к ней затеплившиеся улыбкой глаза.