Слуга увидел расшибленную голову монгола, побледнел и встревоженно уставился на своего настоятеля. Настоятель тоже был бледен, растерян и ничего не мог сказать. Он только перекрестил убившего.
Слуга наконец понял, что произошло. Он зарыдал, завопил, потом что есть мочи вдруг пустился бежать к монастырю. Павлиа кое-как поднял на седло брошенный хурджини и затрусил вдогонку за убежавшим.
Монастырь был недалеко. Слуга первым делом бросился к распятью молиться. За этим занятием и застал его Павлиа. Оба не ели целый день, но теперь забыли о голоде. Павлиа тоже подполз к распятию, и они вместе читали молитвы и клали земные поклоны.
Быстро темнело. Павлиа наконец тронул слугу за плечо и приказал подняться. Монах повернулся к Павлиа и припал к полу в земном поклоне.
– Кроме господа и тебя, никто не знает о содеянном мною. Бог свидетель, что я не хотел убивать. Не виновен я в пролитии крови. Не отдавай меня монголам, заступись за меня перед богом.
– Успокойся, сын мой. Молись усерднее, бог простит. Я буду свидетельствовать перед ним и перед всеми людьми, что ты невинен.
Он несколько раз перекрестил несчастного монаха и отпустил его спать.
У себя в келье Павлиа зажег свечу и развязал хурджини. Почти все книги оказались на месте. Он уложил их в стопу у своего изголовья и хотел почитать, но не мог сосредоточиться после всей этой истории с монголом.
Каждый день перед сном Павлиа раскрывал летопись и записывал в нее несколько строк. Последнее время он писал о жестокости, о злодеяниях, о насилии монголов, о том, что видел сам или слышал от людей, которым можно поверить. Пока Павлиа писал, все затихло в монастыре, монахи помолились и отошли ко сну.
Вдруг залязгали, загремели железные входные ворота. За окошком кельи замелькали факелы, шум и крики донеслись до ушей настоятеля. Калека перестал писать и прислушался, но еще раньше, чем прислушаться, он понял, что произошло и что будет дальше.
Шум приближался. Ворота, как видно, были сломаны, трещали двери и окна в самом монастыре. В коридоре послышался топот ног, брань, крики, вопли. Павлиа понял, что час настал. Он сложил летопись и воздел руки в последней своей молитве. В то же мгновение дверь кельи распахнулась, и на пороге появились монголы. Глазки монгольского ноиона разъяренно сверкали из узких щелочек.
– Ты настоятель монастыря? – спросил ноион по-персидски.
– Я, – ответил Павлиа, беспомощно опуская руки.
– Кто убил нашего воина?
– Мое дело заботиться о спасении своей души и о спасении душ моих братьев. В мирские дела я не вмешиваюсь, а тем более в дела войны.
– Не прикидывайся овцой. Мы точно знаем, что нашего воина убили твои монахи. Сейчас же позови сюда убийц. А если хочешь, чтобы мы ушли и оставили монастырь в покое, ты отдашь нам также все золото и серебро, которое хранится в твоем монастыре.
– Здесь нет никакого убийцы. И золота с серебром у нас в монастыре тоже нет. Откуда у нас золото, мы нищие слуги нашего господа. Все наше богатство – это книги. И на этих полках до самого потолка, и в этих сундуках. Здесь одни только книги. Золото мудрости, серебро знаний. А больше у нас ничего нет.
– Ну-ка, посмотрите, что в сундуках, – приказал ноион.
Монголы сорвали крышки с сундуков и начали выбрасывать оттуда книги. Ноион поморщился.
– Ладно, хватит. Слушай, монах, я не умею много и красиво говорить. Пока я буду считать до десяти, ты скажешь мне, кто убил нашего воина, а также согласишься отдать все золото и серебро. После десятого счета пеняй на себя. Мы, монголы, шутить не будем, от всей твоей обители не останется камня на камне. Раз… два… три…
С каждым счетом ноион загибал палец, а взгляд его, остановившись на Павлиа, с каждым счетом накалялся все больше. Павлиа не двигался и молчал.
– …десять, – выкрикнул ноион и, увидев, что Павлиа все еще сидит, озверел. – Как ты смеешь сидеть передо мной, встать!
– Я калека. С детства у меня не двигаются ноги. Я езжу на этом вот стуле с колесиками.
Ноион уставился на странный стул.
– А ну садись. Я хочу поглядеть, как ты ходишь при помощи этого стула.
Видимо, монгола искренне, как ребенка, заинтересовала непонятная игрушка. С помощью воинов Павлиа пересел на стул. Один из них покатил стул от стены к стене кельи. Ноион глядел и смеялся.
– А ну-ка, быстрее. Быстрее его катите, – приказал он своим воинам. Раскатите, а потом отпустите.
Воины толкнули стул что было силы. Он раскатился и сильно ударился о стену. Павлиа грузно шлепнулся на пол.
Вдоволь натешившись над калекой, монгольский ноион стал злым…
– Последний раз спрашиваю: кто убил нашего воина?
– Я его убил, – спокойно ответил калека, вытирая кровь с рассеченного лба.
– Ты, безногий калека, его убил?
– Да, я его убил. За насилье, за жестокость, за невежество.
– Не рассказывай сказки! Как ты мог его убить! Ты, видно, хочешь спасти убийцу, надеясь, что тебя, как настоятеля, мы не тронем. Но в «Яссе» Чингисхана ничего не сказано о настоятелях монастырей. Мы наказываем всех. Перед нами все равны – цари и рабы, настоятели и простые монахи.
– Вашего монгола убил я, – спокойно, но упрямо повторил Павлиа.
Ноион вдруг каким-то чутьем понял, что монах, может быть, и не врет.
– Хорошо. Сейчас мы тебя накажем. А чтобы не было ошибки и чтобы настоящий убийца не остался без наказания, мы так же, как тебя, накажем и всех остальных монахов.
– Виноват один только я, за что же наказывать остальных?
– Они виноваты уж тем, что служили и подчинялись такому настоятелю, как ты, настоятелю-убийце. Огня! – крикнул ноион, и нукеры, подстегнутые приказом, бросились вон из кельи.
Через некоторое время в окне показался огонь. Настоятель повернулся окровавленным лицом к распятью и начал молиться. Все вокруг него перестало существовать.
Монгол некоторое время с удивлением глядел на молящегося калеку, какая-то коварная мысль промелькнула у него в голове, и он сказал:
– Эй, вы, посадите его на то высокое кресло, на трон настоятеля монастыря.