Вереницами сгоняли рабов. Караваны двинулись со всех окраин страны. Армянский цветной туф, особенные породы абхазского леса, стекло и мрамор, черепица и мел – все это стекалось со всех сторон к Метехской скале, где зодчий Мухасдзе расчерчивал основание будущего дворца.
Все – зодчие и художники, ученые и философы – понимали, что создается памятник расцвету и мощи грузинского государства, каждый хотел принять участие в создании этого памятника. Дворец должен был олицетворять и красоту, и вечность, и силу власти, и полет мысли.
Вассалы Грузии: трапезундский император и арзрумский султан, адарбадаганский атабек и турецкий султан, один перед одним дарили будущему дворцу серебро, золото и редкие камни. Дворец рос не по дням, а по часам. Зодчий начал думать о живописцах для внутренней росписи дворца. Он знал всех лучших живописцев страны, но даже из этих лучших он хотел отобрать самых вдохновенных, самых талантливых мастеров.
К этому времени Деметре и Ваче со своими помощниками убрали леса в новой церкви в Хлате. И вся роспись была хороша, но изображение царицы Тамты на правой стене храма поразило даже самих художников. Любопытные в первый же день потекли цепочкой в новую церковь. И простой народ, и ценители искусства приходили издалека, чтобы поглядеть на чудесную живопись. Даже мусульмане, обходившие в другое время православную церковь и нарочно поворачивавшиеся к ней спиной, на этот раз не могли удержаться от соблазна. Они заходили в храм, отворачиваясь от ликов спасителя и богородицы, закрывая глаза, загораживая их ладонью. Но зато часами глядели они на свою царицу, которую очень любили и которой гордились.
Слава маленькой церкви дошла и до самой Грузии. Строитель нового дворца не поленился приехать из Тбилиси, чтобы на месте удостовериться в необыкновенном таланте мастеров. Он думал, что больше говорят, но и ему, видавшему виды зодчему, пришлось удивиться и пережить минуту восторга. Он решительно доложил своей царице, что если расписывать покои дворца достойно их внешнего вида, то это можно поручить только Икалтоели и его ученику. В тот же день в Хлат поскакали гонцы.
Царица Тамта по-царски одарила грузинских живописцев, отпуская их на родину. Со смутными чувствами собирался Ваче в дорогу. Возвращение в родные края было и сладко и тревожно. Как там мать, как Ахалдаба, все ли осталось неизменным?
За эти два года в жизни Ваче не произошло вроде бы ничего особенного. Два года он простоял на лесах. Но ничто не проходит бесследно. И вытирающий кисти, спускающийся с лесов Ваче был вовсе не тем Ваче, который два года назад поднялся на леса.
Дорога до Тбилиси показалась ему длиннее, чем когда он уезжал с караваном Шио. Утомленные дорогой путники молчали, и только когда завиднелись очертания столицы, они оживились, начали узнавать то одно здание, то другое. Было много нового, чего они не видели раньше.
Ваче перед самым Тбилиси переоделся в праздничную одежду и ехал теперь по берегу Куры притихший, но радостный, как будто два года назад и не собирался утопиться в этой самой Куре. Радость шла от возвращения на родину, но казалось, что радость струится от синих небес, от зеленых гор, от журчащей Куры и от шумящего, как пчелиный улей, города.
У Метехской скалы путники не могли не остановить коней. Словно выросшие из скалы, словно ее продолжение, возносились к облакам диковинные сооружения русудановского дворца.
– Так вот они каковы, новые палаты нашей царицы!
– И какая легкость, словно можно поставить на ладонь.
– Еще бы, строит зодчий Мухасдзе. Все, что он строит, легко, изящно, красиво.
– Нет, вы посмотрите на окна, с какой высоты придется глядеть на Куру и на все вокруг.
– Хорошим пловцом надо быть, чтобы прыгнуть в Куру из такого окна.
– Умрешь, не долетев до воды.
– Как, Ваче, не трудно будет расписать такой дворец?
– Очень трудно достигнуть такого же совершенства и в живописи.
– Лишь то интересно, что трудно. Мы должны расписать дворец так, чтобы, увидев внутренние покои дворца, люди забывали о его внешней красоте.
Сначала путников было много. Но в городе то один, то другой путешественник прощался с попутчиками и поворачивал коня в какой-нибудь переулок. Постепенно разъехались все, только Деметре да Ваче по-прежнему тихо ехали вдоль Куры.
– А я-то куда, – спохватился юноша, – мне давно бы нужно свернуть к моей Ахалдабе.
– Полно, Ваче. Сначала заедем ко мне, отдохнем с дороги, сходим в баню. К матери успеешь и завтра. Может быть, и я поеду с тобой.
Они остановились возле небольшого дома с балконом. Ворота вдруг распахнулись, и на улицу метнулась девушка. Она успела еще вскрикнуть «папа», прежде чем Деметре, перегнувшись с коня, стиснул ее в своих объятиях. Он и плакал, и целовал свою дочь, свое единственное сокровище. То он отстранял лицо девушки и вглядывался в него, словно видел впервые, то снова порывисто прижимал это, все в радостных слезах, лицо к своей груди.
Ваче, не слезая с коня, смотрел со стороны на бурную встречу отца с дочерью и улыбался их нескрываемой радости. Наконец Деметре опомнился и сошел с коня.
– Ну вот, это моя дочь Лела, – за руку подвел он смутившуюся девушку к молодому другу. Та радость, которая только что столь бурно изливалась, все еще сияла в глазах юной красавицы. Она протянула руку, и Ваче услышал, что рука ее дрожит от волнения. Ваче тоже вдруг смутился, но первым взял себя в руки.
– Вот вы, оказывается, какая, а мне Деметре говорил – совсем девчонка.
– О вас мне тоже писал папа. И я представляла вас именно таким.
Молодые люди говорили одно – первые попавшиеся пустые слова, – но глаза их и улыбки говорили совсем другое. Деметре умилялся со стороны. Он частенько, когда глядел, как работает Ваче, думал: "Вот бы такого мужа для дочери, а мне зятя". Как же было ему не радоваться теперь, когда он видел их вместе, улыбающихся друг другу. Затаенная мечта в эту минуту казалась ему почти исполнившейся.
Во двор вбежала сестра Деметре:
– Пусть всегда тебя так же радует бог, как ты нас обрадовал своим приездом! Что же вы стоите на дворе, проходите в дом!