Оказывается, вот уже сто лет – во времена славных царствований Давида Строителя, Деметре, Георгия Третьего, Тамар, Лаша и Русудан – Грузия по величию и по богатству ничуть не отстает от великого Хорезма.
Торели называл многие имена философов, богословов, зодчих, чеканщиков по золоту, живописцев, поэтов, о которых не слышал Мохаммед-эн-Несеви, но имена которых знает весь просвещенный Ближний Восток и, конечно, Византия.
Особенно много Торели написал о великом поэте Грузии Шота Руставели. Он пересказывал содержание целых глав его поэмы, а некоторые места даже пытался перевести.
Несеви знал наизусть очень много стихов. Он держал в памяти все лучшие образцы восточной поэзии, и ему не было равных среди всех любителей поэзии в Хорезме. Несеви по мудрой скромности не любил этим хвастаться, но про себя гордился все же тем, что при желании может вспомнить и прочитать не меньше ста тысяч стихов.
Такой тонкий и наблюдательный знаток не мог хотя бы и по отрывкам не распознать в Шота Руставели великого поэта. Он позвал к себе Торели, горячо похвалил его за усердные труды и вдруг сделал неожиданное предложение:
– Моему сердцу, уму и слуху весьма любезны стихи главнейшего поэта Грузии Руставели. Похвальны твои попытки перевести его стихи на персидский язык. Но одному тебе не справиться с такой задачей, ибо персидский язык все же для тебя чужой. Было бы жалко, если бы такие мудрые, сладкозвучные стихи читали одни грузины, а для других народов они были бы недоступны. Я с радостью взялся бы за перевод поэмы, но я не знаю грузинского языка. Если мы возьмемся за дело вместе, если ты будешь толковать и разъяснять мне каждое слово и все его различные значения, а также символику некоторых слов, их оттенки, а я буду все это перекладывать на персидский язык, то вдвоем мы сможем перевести замечательное творение вашего поэта, которому, я убежден, суждено бессмертие в грядущих веках.
– Вы не могли дать мне поручения более приятного! Что может быть радостнее и почетнее! Я не буду спать ночей, я разъясню и растолкую вам каждое слово в отдельности, я донесу до вашего слуха особенное звучание каждого слова и их музыку, когда они соседствуют и сочетаются одно с другим. Для этого я буду читать вам поэму по-грузински и даже петь ее. Я употреблю все свои способности, приложу все усилия, чтобы облегчить ваш благородный труд. Поверьте, для меня нет и не может быть более радостного поручения.
Несеви растрогался, ему передалось волнение поэта.
– Лучше бы не читать мне историю, которую ты написал. Я считал тебя варваром и представителем варваров, этаким народным сказителем диких скотоводов. Теперь же, когда по твоим запискам я наконец узнал Грузию, я понял, что мы напали на просвещенное и прекрасное государство. Я понял, что беда обрушилась не на кочевников, не знающих своей истории, а на культурный народ, и мне стало больно за его судьбу.
Я снова вспомнил свою родину, разоренную варварами-монголами. Пожалев себя, я теперь не могу не жалеть и тебя, поэта Торели. Как поэт, ты, вероятно, острее и больнее других переживаешь унижение и оскорбление родины.
Торели закрыл глаза.
– Но крепись. Ваш поэт, которого мы собираемся переводить, сказал, что в несчастье надо крепиться. Ты должен привыкнуть к тому, с чем труднее всего свыкнуться, – к падению и, может быть, даже уничтожению родной страны. Постоянно, как я уже однажды говорил, вращается колесо судьбы. Теперь восходит солнце Хорезма, солнце его величия, наше солнце. Судьба столкнула две наши страны. Одна из них должна погибнуть – таков закон. Так установлено творцом: человек пожирает человека, зверь – зверя и птица птицу. Дерево и то не дает расти вокруг себя слабеньким молодым деревцам. Оно топит их в своей тени, заглушает и губит.
Человек угнетает другого человека, а народ угнетает народ. Побеждает, остается жить и процветать сильный, а погибает и уходит с арены жизни тот, кто слаб.
– За что же такое несчастье моей стране? Главное несчастье в том, что теперь, когда Восток закипел и огненные бури налетели на Грузию, во главе нашего народа стоит не сильный и смелый воин, не твердый и мудрый государь, но слабая, воспитанная в неге и холе женщина. Она не в состоянии укротить раздор вельмож, она не может собрать все силы Грузии в один кулак и привести их в действие против захватчиков.
– И это судьба, дорогой Турман Торели. Когда бог отказывается от какого-нибудь человека и хочет его наказать, он отнимает у него разум. Когда бог отказывается от целого народа и хочет его наказать, он сначала посылает ему робкого и безвольного венценосца.
Так же получилось и с Хорезмом. Ни в какие времена Хорезму так не нужен был решительный, сильный и смелый государь, как во времена нашествия Чингисхана. Но бог устроил так, что именно в это время, как раз к моменту нашествия, нами правил самый изнеженный, самый утонченный, но и самый безвольный венценосец из всех, которые когда-либо правили в Хорезме.
Хорезмшах Мухаммед, отец нашего доблестного Джелал-эд-Дина, не мог сравниться со стремительным, как молния, мудрым, как змея, и сильным, как орел, Чингисханом. Он не мог противостоять ему, не смог поднять весь народ и сплотить его, не смог возглавить даже те войска, которые у него были. Он безропотно покорился приговору судьбы в лице монголов, бросил на произвол судьбы богатую и могущественную страну, а сам где-то на пустынном острове, среди Каспийского моря, отдал богу смятенную душу.
Бог, наградив нас таким государем в самое роковое время, вложил победу в руки Чингисхана. Он захотел наказать нас за наши грехи, за наше маловерие и наказал.
Это он же устроил, чтобы Мухаммед завещал свое правление наиболее слабому и безвольному из своих сыновей. Несчастный хорезмшах выбрал в наследники ничтожного Оглазхана, отстранив от государственных дел и от управления народом сильного и отважного Джелал-эд-Дина. Получилось, что он погубил и себя, и сына, и государство.