Потом, уже в Огице, постепенно смирилась. А когда Трис разошлась со своим беркутом, мы стали выезжать с ней вместе, и это даже стало почти приятным.
Сегодня, правда, Трис была неразговорчива: поездка в Кланы каждый раз надолго портила ей настроение.
— Ну что, — спросила она с мрачной решимостью, когда поезд, загудев, тронулся, — ты понюхала?
— Нет, — признала я. — Как-то… не складывается.
— Ну и зря. Сними эту свою пакость и понюхай. Мозги на место встанут. Ну, или наоборот.
В Огице многие двоедушники носили простые амулеты, подавляющие запахи: без этого не так-то просто соблюдать местную новую мораль, запрещающую лишние контакты. Трис знала, что мой артефакт сложнее, но не знала, насколько, — потому что иначе даже такая нигилистка, как Трис, пожалуй, перестала бы со мной здороваться.
— Не хочу я его нюхать!
— Что, не знаешь, что расстроит тебя больше?
— Ну тебя.
Трис откинулась на сидении. За окном мелькала тёмная рябь реки. Течение здесь было быстрым, а русло — глубоким; в самые суровые зимы Змеица всё-таки замерзала, и тогда по реке ходили туда-сюда забавные шумные пароходики с металлическими носами, со скрежетом вспарывающими ледяной панцирь.
— Конрад всё такой же мерзкий, — сказала Трис, когда мимо пронеслась стелла с названием города. — Просто невыносимый. Хочешь глянуть?
Это был риторический вопрос: она уже протягивала мне фотокарточку.
Они и правда смешно смотрелись вместе. Ради Кланов, богатого белокаменного дома и вот этого палисадника, засаженного голубой елью, Трис была в платье, — длинном, сиреневом, нежном и совершенно ей не подходящем. На голове у неё красовался некий головной убор из мелких металлических цепочек. Трис тонкокостная, как все птицы, здесь она была наряжена и накрашена, как романтичная барышня, и всё равно выглядела на все свои двадцать четыре.
Конрад с лета не изменился: такой же сутулый дрыщ, слишком быстро вымахавший вверх и пока не сумевший к этому привыкнуть. Трис называла его «прыщавым», но на фото этого не было видно, зато наметились скудные дурацкие усы, которые мальчику следовало бы сбрить, чтобы не позориться.
Та ещё, конечно, парочка. Но не это было плохо, — хуже всего здесь были лица.
Конрад смотрел прямо в камеру подростковым взглядом тёмного властелина и победителя по жизни. А Трис смотрела только на него, глазами бесконечно влюблённой женщины, весь мир которой померк на фоне Того Самого Мужчины.
— Отвратительно, — сказала я, потому что это было ровно то, что Трис хотела от меня услышать.
Как-то раз Ливи сказала: «не нравится — не езди, нашла себе тоже проблему», и тогда они с Трис кошмарно поссорились. После этого Трис никогда больше не разговаривала о Конраде, когда мы были все вместе.
— Жесть, да?
Я кивнула и протянула ей карточку, и Трис спрятала её обратно в кошелёк.
В Огице она не носила платьев. Только штаны, фланелевые рубашки в клетку, жилеты мужского кроя, летом — тяжёлые ботинки, которыми можно убивать. Она даже стриглась по-мальчишески, и ей ужасно это шло; наверное, поэтому на неё и натянули эту штуку из цепочек, чтобы скрыть отсутствие девичьей гордости-косы.
— Он предложил мне ему отсосать, — доверительно сказала Трис, и меня передёрнуло. Дяденька, сидевший в полупустом вагоне неподалёку от нас, тихонько крякнул и спрятался в газету. — И, видит Полуночь, я почти согласилась. Как подумаю — блевать тянет.
— Вот скотина. Какое ещё отсосать?..
— Ну, — Трис хмыкнула, — я буду думать, что это он так пошутил.
Брр, Полуночь, какая гадость.
— Я приезжаю каждый раз, — Трис смотрела в окно, и её голос звучал глухо, — и каждый раз думаю: ну вот сейчас-то я ему объясню, что я другая. Что мне нравится в Огице, что я хочу открыть аптеку. А потом я его чую — и всё. И ничего не надо, кроме того, чтобы он мне улыбнулся. Потом я, обливаясь слезами, уезжаю. В поезде трезвею, и прям так и хочется под этот же поезд и кинуться.
Каждый раз после таких поездок Трис становилась мрачной и неуживчивой. Это длилось неделями, — и даже если она не сообщала нам об отъезде, мы всё равно понимали сразу же, как только её видели.
Я знала, что она каждый раз боится не вернуться. Нескольких часов достаточно, чтобы пропитаться запахом пары — «этой отравой», — и изо всех сил оттягивать разрыв. К счастью для Трис, родители Конрада считали, что присутствие пары будет отвлекать мальчика от учёбы, и провожали её на вокзал.