— Знаешь, Арден, — медленно сказала я, поднимаясь со стула и берясь за ручку двери, — по-моему, ты меня не простил. И знаешь… не надо.
Глава 32
Стоило бы дверью треснуть так, чтобы осыпалась вся штукатурка, а сверху прибежали соседи выяснять, кто стрелял.
Стоило бы — но я не стала.
Я могла бы, конечно, что-нибудь ответить. Что-нибудь резкое, истеричное, с надрывом в голосе и внутренней драмой, такое горькое, с кислым послевкусием, с запахом лука, от которого морщит нос и слезятся глаза.
Я могла бы рассказать, как веселилась все эти шесть лет. Рассказать про… приключения. У меня ведь были приключения, не так ли? Много, много приключений; правда, всё больше таких, о которых не пишут в подростковой прозе.
Вот, например, я боялась брать билеты на рейсовые поезда, чтобы поменьше светить поддельными документами, и каталась по Кланам автостопом. Это и правда было весело, по крайней мере первое время. Но дни идут, и даже бутерброды, которые продают на заправках и кажутся тебе пищей богов, приедаются. А ещё на дорогах встречаются разные попутчики, и кто-то из них понимающий и предельно корректный, кто-то шутит тупые шутки про говно, кто-то морализаторствует и читает нотации, а кто-то и вовсе думает, что ты голосуешь на трассе, потому что проститутка. Знает ли домашний мальчик Арден, которому было так сложно жить, что звук, с которым запираются двери машины — очень страшный? Слышал ли он, как в кафе на трассах рассказывают байки про привидения, подпольные казино и человеческий траффикинг? Видел ли он мёртвого полуразложившегося мальчика, будто бы спящего под кустом, который я случайно выбрала, чтобы пописать?
Убитого голого мальчика, со сломанными ногами и разрезанной спиной. Который был ещё под этим кустом какое-то время жив: уснул он, трепетно обнимая себя за плечи.
Ардену, знаете ли, снились кошмары — потому что он ужасно боялся почувствовать, что я умерла. А мне, надо думать, совсем не было страшно умереть. Я порхала, как беззаботная бабочка, гуляла в барах, танцевала до рассвета и в целом классно проводила время. Так же всё было, да?
Он и обижен-то наверное, что я его с собой не позвала. Это я, конечно, зря.
Или вот колдун, бывший Бишиг, который сделал мне документы и помог стать на пару лет постарше. Это был ужасно приятный визит, практически как съездить в гости к любимому дедушке. И его лаборатория совсем-совсем не была похожа на логово чернокнижника, который варит декокты с летучими мышами. И идея расплачиваться своей кровью, — она же совершенно естественная, нормальная, это как чек выписать, только чуть-чуть подольше и потом немножечко мутит.
В общем, мы могли бы долго и продуктивно мериться страданиями. Он мне — я ночами плакал, хук справа! Я ему — а я и днём тоже, блок! Он мне — я так боялся, что ты умрёшь, апперкот! Я ему — я трупы видела, приём на удушение!..
Тьфу, какая гадость.
По правде ведь, если ты страдаешь — это исключительно твоя проблема. Всем насрать, что ты там себе думаешь и о чём плачешь. Ты просто встаёшь и что-то делаешь, куда-то идёшь, что-то решаешь. И жалеешь себя тоже сам, украдкой и побыстрее, чтобы потом не было слишком стыдно.
Тебе не нравятся мои решения? Прискорбно, ну что ж. Бывает.
И бедную седую маму тоже вспоминать не надо. Я ведь написала им, я просила меня не искать и обещала выходить на связь. Но они всё равно обратились к лисам, потому что вернуть меня силой было, конечно же, интереснее.
Кто из нас ещё истерит, Арден? Хочешь поговорить об этом?
Но вслух — вслух я ничего не сказала. Я закрыла дверь на кухню, ушла в пустую комнату, открыла окна пошире, тщательно перетряхнула кровать. Перебрала свои вещи, сняла бусины с лески, а потом надела их обратно.
Внутри было пусто и отвратительно. Даже ласка спряталась: улеглась под бревном, в тени, и спрятала мордочку в лапках. Выл ветер, и туман был пакостный, недружелюбный.
Честное слово, лучше бы он меня трахнул, как я вчера боялась. Тогда можно было бы спокойно его ненавидеть. Сидеть здесь, упиваясь собственной болью, и исходить ядом; планировать, как воткну нож ему в грудную клетку и проверну, и буду смотреть, как жизнь медленно угасает в его глазах. А потом почувствую глубоко-глубоко внутри, как захлёбывается воем ласка.