Как она умирает в тумане, а я становлюсь свободна.
Зачем я его гладила вчера? Зачем сегодня — целовала? Что за глупые, глупые поступки! Кто же ведёт себя так с врагом? С врагами надо совсем иначе.
Мысли в голове путались. Всё вокруг запуталось. Я сама была вся одна сплошная путаница: то ли взрослая циничная женщина, построившая себе собственную дорогу, то ли перепуганная девочка, которой очень хочется домой, и чтобы чьи-то сильные руки заградили её от мира. То ли ненавижу его, то ли жалею; то ли глаза б никогда не видели, то ли смотрела бы и смотрела…
И надо бы, наверное, разобраться. Рационально проанализировать и что-то решить. Но в ушах всё ещё звенел надломленный голос Ардена, в груди болело, а на губах горячечно, сухо саднил прерванный поцелуй.
Я села в лисью кучу одеял в углу, обняла руками колени и прикрыла глаза.
Было время — я пыталась лечить кошмары здравым смыслом.
Первые несколько месяцев они совсем меня не беспокоили. Я была тогда, кажется, не совсем в себе: всё во мне мобилизовалось и готово было биться во имя поставленной цели. Я спала мало и безо всяких снов, просыпалась от любого шороха и чувствовала себя бодрее, чем после купания в реке посреди августовской жары. Лишь потом, позже, когда меня немного отпустило, я стала плохо спать и видеть кошмары.
Кошмаров было… достаточно, самого разного содержания. В одних я бежала бегом, в других с трудом пятилась, в третьих лежала, замороженная и бессловесная. Иногда получалось бороться и драть чужие мышцы когтями до самой кости, но чаще я лишь холосто щёлкала зубами, пока кто-то — чёрная неузнаваемая фигура — отрывал мне лапы по одной.
Но кончалось всё всегда одинаково. Холодной водой, заливающейся в пасть, душащей и слепящей. Ледяными плитами, с треском сходящимися над головой.
Кошмары мучили меня и во сне, и наяву. Мне мерещились вещи, меня дёргало от резких звуков, а случайное прикосновение в толпе могло вызвать удушающую панику. «Кажется, у меня едет крыша,» — решила я в момент просветления.
На мозгоправа денег было жалко. К тому же я боялась, что мне выпишут какие-нибудь ужасные таблетки, из-за которых я останусь совсем уж овощем.
По совету случайной знакомой, чьё имя я уже успешно забыла, я купила книжку — что-то там про терапию мысли. Там было много красивых слов о том, какая эта супер-пупер методика, научно обоснованная, действенная и всё такое. Заключалась она, грубо говоря, в том, чтобы вести себя рационально.
В какой-то мере это даже помогало. Скажем, я довольно быстро перестала оглядываться на припаркованные автомобили: рационально я вполне понимала, что они сами по себе не наедут на меня и не сожрут, потому что такого машины пока не умеют.
Но от кошмаров — и от накрывающего с головой страха, — это не помогало. По правде говоря, скорее сделало хуже: постоянно проверяя себя на адекватность, я совсем перестала понимать, насколько могу себе верить.
Дело в том, что книга учила, как быть с беспочвенными страхами. Позавчера книга предложила бы мне рационально признать, что Арден не планирует делать со мной ничего ужасного; увы, мне трудно было в это поверить, потому что ужасное уже случалось.
Как быть с этим, — об этом в книге ничего не было.
Правда, там вроде бы была какая-то вторая часть. Но её на том книжном развале не продавали.
Глупости это всё.
Я нормальная уже; нормальная. Всё это прошло, всё закончилось; эти ворота закрылись; этот путь давно заметён снегом. Ты ушла другой дорогой, ты ушла далеко, и другая дорога привела тебя в другие места.
Вот, что важно. Вот и всё.
Не знаю, сколько я так сидела, убеждая себя непонятно в чём, но в какой то момент в дверь в комнату робко постучали.
Я не запиралась: здесь не было замка. Но вламываться в комнату гость не спешил, и пришлось вылезать из лисьих одеял, вставать и открывать самой.
Это был, конечно же, Арден. Он мялся в коридоре и выглядел мягче, чем тогда, на кухне.
— Кесса… извини. Я не должен был на тебя кричать. Давай… обсудим?
— Ты не кричал, — спокойно (надеюсь, спокойно) сказала я. — Мы, можно сказать, дискутировали. Всё в порядке. Тема закрыта. Передай мне, пожалуйста, книги.
Он опять смотрел на меня глазами побитой собаки, причём била, видимо, я, ногами и гвоздодёром. Наконец, медленно кивнул и вышел на кухню.