– Хорошо, – сказала мисс Уолкер. Она разглядывала класс, пока все до единого не опустили глаза. – Достаточно.
Она взглянула на Нильса.
– Ты плевался, Нильс?
– Нет, мэм, – сказал он.
– Ты всегда вел себя хорошо, Нильс, поэтому на первый раз мне достаточно твоего слова, но если я вижу хоть один бумажный шарик на полу в конце дня, все мальчики этого класса останутся в школе после уроков на полчаса. Понятно?
Никто не проронил и слова. Когда уроки кончились, мы тихо друг за другом вышли из школы, и Нильс подошел ко мне.
– Спасибо, что заступилась за меня, – пробормотал он. – Даже не понимаю, как она может быть твоей сестрой, – добавил он, сердито разглядывая Эмили.
– А я ей не сестра, – радостно ответила Эмили. – Она просто подкидыш, которого мы приютили несколько лет тому назад.
Она сообщила это достаточно громко, чтобы ее услышали все Дети. Все уставились на меня.
– Это неправда, – закричала я.
– Нет, правда. Ее мать умерла при ее рождении, и нам пришлось ее взять, – сказала она. Затем она вышла вперед, сузив глаза и добавила: – Ты гостья в моем доме и всегда ею останешься. Все, что тебе дали мои родители, они дали это тебе как милостыню, так же как подают нищим, – сказала она торжественно, Поворачиваясь к толпе, которая собралась вокруг нас.
Перепуганная, я расплакалась и бросилась бежать. Я бежала изо всех сил. Я плакала, не переставая, всю дорогу до самого дома. Мама была в ярости от выходки Эмили и уже поджидала ее у входа, когда та появилась.
– Ты старшая, Эмили. Считалось, что и ума у тебя должно быть больше, – сердито сказала ей мама. – Я очень в тебе разочаровалась, и вряд ли Капитан придет в восторг от всего услышанного.
Эмили с ненавистью взглянула на меня и стремительно прошла к лестнице, ведущей в ее комнату. Когда вошел папа, мама рассказала ему, что натворила Эмили. Узнав о случившемся, папа так кричал на Эмили, что во время обеда она сидела тихо и не смотрела в мою сторону.
На следующий день, придя в школу, я заметила, что большинство детей перешептываются, поглядывая на меня. И хотя Эмили больше никому ничего такого не говорила в моем присутствии, я была уверена, что она все время рассказывала что-нибудь некоторым ученикам по секрету. Я старалась не обращать на это внимания и не отвлекаться от учебы, как обычно радуясь, что я снова в школе, а случившееся мне представлялось каким-то черным облаком, внезапно появившимся над моей головой и летевшим за мной весь путь до школы.
Но Эмили было недостаточно того, что она поставила меня в неловкое положение перед моими одноклассниками. С того самого случая с Нильсом Томпсоном, взбесившего Эмили, когда я осмелилась перечить ей, она решила мстить мне при любом удобном случае. Я старалась держаться от нее подальше, плестись сзади или бежать далеко впереди, когда мы шли в школу. Я делала все, что было в моих силах, чтобы не столкнуться с ней в течение дня.
Я жаловалась на нее Евгении, и моя маленькая сестренка с сочувствием выслушивала меня. Но мы обе понимали, что Эмили всегда останется Эмили, и нет способа изменить ее или заставить прекратить делать и говорить все эти ужасные вещи. Мы относились к ней так, как можно относиться к плохой погоде – ждать, когда она сама пройдет.
Только однажды Эмили преуспела в том, что довела нас обеих, меня и Евгению, до слез. И я поклялась, что этого ей никогда не прощу.
Глава 3
Горький урок
Хотя Пушинка не появлялась больше в доме, особенно после того ужасного случая, когда у Евгении был приступ аллергии, казалось, что наша кошка чувствует любовь и привязанность Евгении к себе. Почти каждый день, после того как солнце на пути к Западу обойдет наш большой дом, Пушинка обычно прогуливалась возле окна Евгении. Она устраивалась на небольшой лужайке прямо под окном и грелась на солнышке, довольно мурлыча и поглядывая на Евгению, которая сидела возле окна и что-то ласковое говорила ей через стекло. Евгения с таким же восторгом рассказывала мне о Пушинке, с каким я рассказывала ей о школе. Иногда, приходя из школы, я заставала Пушинку на ее любимом месте возле окна Евгении: белоснежный комочек, свернувшийся калачиком на траве изумрудного цвета. Я всегда боялась, что она станет серой от пыли и будет выглядеть так же, как и другие уличные кошки, которые находят себе убежище в норах под каменными фундаментами или в темных углах нашей мастерской и коптильни. На белоснежной шерстке было бы заметно любое пятно грязи или сажи, но Пушинка была из тех кошек, которые не терпят на себе даже самого маленького пятнышка. Часами она умывалась и ухаживала за собой, вылизывая своим розовым язычком лапки и живот.
Пушинка быстро превращалась из котенка в сильную, стройную кошечку с глазами, мерцающими как алмазы. Генри любил ее больше других животных на ферме и регулярно кормил ее сырыми яйцами, из-за которых шерстка Пушинки становилась еще более густой и блестящей.
– Она очень терпелива и осторожна на охоте, – говорил Генри, – я видел, как она подкрадывалась к мышке и потом поймала ее.
Часто Евгения и я, сидя у окна, часами разговаривали о школе, или я читала ей что-нибудь. Пушинка прогуливалась по плантациям с независимым видом, как бы говорила:
– Я – самая прекрасная кошка, и вам всем следует это хорошенько запомнить.
Мы с Евгенией обычно смеялись над этим. Пушинка останавливалась, одаривала нас взглядом, после чего удалялась легкой походкой в какое-нибудь свое любимое место.
Вместо ошейника мы повязали Пушинке на шею розовую ленту Евгении. Сначала она старалась избавиться от ленты, но со временем Пушинка привыкла к ней и заботилась о ленте так же хорошо, как и о шерстке.
Однажды серым ветренным днем я бегом возвращалась из школы, глядя на грозные тучи и опасаясь попасть под ливень. Я даже обогнала Эмили, которая шла, полуприкрыв глаза и так крепко сжав свои тонкие губы, что они побелели. Такой она обычно была, когда в школе ее что-нибудь сердило или вызывало досаду, чаще всего это было связано со мной. И сегодня, возможно, это было из-за похвалы мисс Уолкер за хорошо выполненное мной домашнее письменное задание. В этих случаях от досады и злости Эмили втягивала голову в плечи и походила на огромную ворону, Я старалась избегать Эмили, не попадаться ей на язык, так как ее злые слова просто вонзались мне в сердце.
Гравий разлетался у меня из-под ног, так я стремительно бежала к дверям дома. Запыхавшись, я вбежала в дом, горя желанием показать Евгении мои первые письменные работы с оценкой «отлично», написанной ярко-красными чернилами в верху страницы. Зажатый в кулачке листок развевался словно флаг Конфедерации во время битвы с янками, запечатленной на некоторых наших картинах. Я пробежала по коридору к комнате Евгении, переполненная радостью и волнением.
Но как только я взглянула на Евгению, моя радость быстро улетучилась, мое дыхание остановилось, словно воздух вышел из легких, как из проткнутого воздушного шарика. Евгения была вся в слезах, которые ручьями стекали по щекам и капали с подбородка.
– Что случилось, Евгения? Почему ты плачешь? – спросила я, нахмурившись. – У тебя что-нибудь болит?
– Нет.
Она вытерла слезы своими маленькими кулачками, которые, казалось, были не больше, чем у кукол.
– Это из-за Пушинки, – сказала Евгения. – Она исчезла.
– Исчезла? Нет, – сказала я, покачав головой.
– Ах, нет, она исчезла. Она не приходила к моему окну целый день, и я попросила Генри найти ее, – воскликнула Евгения дрожащим голосом.
– И, что?
– Он не смог найти, он везде ее искал, – сказала она, всплеснув руками. – Пушинка убежала.
– Пушинка не может вот так просто убежать, – твердо ответила я.
– Генри сказал, что скорей всего она убежала.
– Он ошибается, – сказала я. – Я сама пойду и поищу ее, и принесу к твоему окну.
– Обещаешь?
– Честное слово, – ответила я и, повернувшись, выбежала из дома так же стремительно, как и вбежала.