За месяц ограбили семь или восемь квартир, Ширякова уже и адресов всех не помнила. Ходили всегда втроем, Таську не брали: Киса предупредил, что ей верить особо нельзя.
Ширякова замолчала и долго смотрела, как Гринин дописывает протокол. Когда же расписалась, произнесла с облегчением:
— Все. Больше за мной ничего нет.
Коломин с сомнением покачал головой: так ли? Ну да, пока прервемся. И повернулся к Марчуку: отправляй ее в КПЗ.
Утром начальник городского угрозыска Зелинский приехал в райотдел уже с готовым заключением экспертизы: на горлышке от бутылки из-под шампанского оказались отпечатки пальцев Ширяковой. Бурые пятнышки на правом рукаве плаща — кровь второй группы, как у убитого Арефьева. По амбулаторной карточке Ширяковой у нее группа крови первая. Вот так!
Спросил, где задержанные? Коломин объяснил: Ширякова в КПЗ. Гладышева в дежурной части. Жену Арефьева еще вчера, после опознания, проводили домой. Ковалев в гостинице, он опознал Гладышеву по голосу, но очной ставки между ними еще не было. Пятаков дома, к одиннадцати будет на работе. Можно вызвать в любой момент.
Зелинский приподнял бровь: докладываешь — даже слушать приятно. А где Киса и Студент? И хмуро посмотрел на Марчука.
Коломин вступился: не его вина, что ушли! Ночью на пустыре ловить — что за ветром гоняться!
Зелинский пожал плечами: — А если эта парочка еще дров наломает? На кого спишем? Может, на то, что пустырь не электрифицирован?
Ширякову привезли из КПЗ. Однако она заявила, что ни два, ни три дня назад ни с какими мужчинами не знакомилась, в Топольники ни с кем не ездила и вообще ночью рассказала все, и больше ей говорить не о чем.
Зелинский в упор спросил:
— Как же у тебя, учительницы, рука на человека поднялась?
— Что? — Ширякова вскочила. — Какого человека? Я ничего не знаю! Не шейте мне чужие дела!
Зелинский попросил Марчука:
— Ведите Гладышеву, что нам время зря терять? И Ковалева держите наготове.
Увидев веселую, выспавшуюся Гладышеву, Ширякова бессильно опустилась на стул, скрещенные ноги упрятались под стул.
— Что, Нина, может, сама все расскажешь? — спросил Гринин. — Суд бы учел твою откровенность и раскаяние...
— Мне каяться не в чем... — сквозь слезы упрямо проговорила Ширякова.
— Гладышева, вы знаете эту гражданку? — Гринин перешел на официальный тон, пошла очная ставка со всеми юридическими атрибутами. Но вот добрались до сути: — Гладышева, расскажите, что было на вокзале? Как познакомились с мужчинами у пивного ларька? Куда потом поехали?
Но едва та заговорила, Ширякова вскинулась:
— Не надо! Уведите ее! Сама все расскажу!
Поначалу ее повествование было таким же, как и у Гладышевой: познакомились — Киса велел. На Томь повезли троих мужчин. Но один по дороге исчез. Пили на берегу, в кустах. В какой-то момент исчезли Шурка и Таисья. Сама была пьяна сверх всякой меры... Потом сказала такое, чего не было в показаниях Гладышевой. Проснулась ночью, женщин нет, мужики оба пьяные спят. Пыталась их разбудить — оба только мычали. Она их оставила, по насыпи поднялась к шоссе, пошла к городу. Тут догнало такси. За рулем оказался знакомый Женька Гвоздев. Довез до вокзала. Переночевала на скамейке, с утра шаталась по городу...
Гринин, не дописав протокола, достал из папки фотоснимок:
— Вот смотрите, Ширякова, что из пьянки получилось. Это убитый Михаил Арефьев, череп у него проломлен бутылкой из-под шампанского. А на горлышке бутылки — отпечатки ваших пальцев. И кровь на вашем плаще... Что скажете?
— Что же тут скажешь?.. Убила... Не хотела, так вышло... Он приставать вздумал... Вот я и схватилась за бутылку...
— А часы, кольцо? Их-то зачем взяли?
Ширякова не ответила. Опустила голову. Лицо отрешенное. Будто не о себе самой сказала. Только слезы капали на сжатые кулачки.
Таисью Соловейко задержали в семь вечера у ресторана «Тополь»: вместе с полупьяным парнем ломилась в запертую дверь.
Расхождений с показаниями Гладышевой и Ширяковой в ее рассказе почти не было. И как обирали пьяных, и как чистили квартиры. И куда Киса вещи носил, тоже знала. К бабке Катерине Молчановой, что живет в Точилине. Ох и хитрая бабка! Не зря всю молодость по тюрьмам провела. Заплатит десятку, сплавит за тридцатку, в три-четыре раза барыша имеет.
Зелинский хмыкнул: такого не ожидал. Переспросил: значит, фамилия у бабки Кати — Молчанова? Откуда же тебе известно, что она была в колонии?
— Как откуда? — удивилась Соловейко. — Я же освободилась почти три года назад и жила у нее на квартире, а уж потом, когда устроилась дворником, получила комнату в секционке. Теперь отберут ее, наверное, ведь она служебная...
— Сами-то вы принимали участие в квартирных кражах?
— Нет, на этот раз я по квартирам не ходила. Я ведь Кису этого знаю давно. Еще до того, как меня посадили. Взяли мы с ним несколько квартир. Сам он, гад, наживался, а мне, бывало, кинет две-три десятки — и все. Вот я ему и закатила скандал. Отлупил он меня, потом сказал — в жизни, мол, тебя ни на какое дело не возьму! Видно, до сих пор помнит. Когда Шурка мне рассказала о квартирах, я сразу поняла, почему он меня не берет... — Таисья вдруг спросила: — а Кису-то и Студента, поди, не сцапали?
Зелинский развел руками: нет еще. Скрываются. Подставили вас, дурочек, а сами в кусты. Вас в суд на отсидку, а они на свободе останутся и вас не вспомнят...
Таисья зло засмеялась.
— Ну, это как сказать! Они тоже в «черном вороне» с нами поедут! У Шуркиной матери их ищите, там они!
— Откуда же знаете?
— От Шурки. Она еще на той неделе мне рассказывала, что Студенту Новокузнецк поперек души, они с Кисой хотят рвануть к ее матери, куда-то под Новосибирск. Спросите у нее, она точно скажет.