— А интересует вас, между прочим, наверно, Молчанова... А?
— Точно! — удивился Рудюк.
— Так вы же все время в окошко поглядываете на домишко Молчановой — вот и вся догадка!
Рудюк достал пачку сигарет, закурил.
— Словом, так, Иван Григорьевич, задержали квартирных воров, а они говорят, что сбывали похищенное через Молчанову.
Иван Григорьевич понимающе кивнул:
— Теперь понятно, с каким товаром зачастила бабка на базар. А то, бывало, все лучком да огурчиками по воскресеньям торговала. А так женщина она с соседями аккуратная, на собраниях вроде попусту не говорит, пьяницам от нее достается... Я вот что думаю, ребятки: нынче у нас суббота. Завтра Молчанова обязательно пойдет на базар. Вот вы ее и перехватите да и гляньте, что она понесет. А подождать с утречка можете здесь, у меня.
Екатерине Васильевне Молчановой пошел с весны семидесятый год, однако бурно прожитая жизнь почти не состарила ее. Правда, последнее время пошаливала печень: сказывались прошлые попойки, до которых она была большой охотницей.
В молодости Катерина была воровкой и провела в колониях в общей сложности пятнадцать лет. Повзрослев и поумнев, решила, что на воле все-таки лучше, чем за решеткой. Потому, отбыв последний срок и приехав в Новокузнецк, познакомилась и сошлась с Колькой Мерзлым, тоже известным среди уголовников вором.
Первое время жили тихо. Муж устроился на шахту, вступил в профсоюз. На собраниях мог «резать правду-матку» любому начальству в глаза, на язык был боек, за словом в карман не лазил. Ну и бригада на него не обижалась — работал парень честно.
Катерина копалась в огороде, кормила кур и поросенка. Приторговывала на рынке яйцами, салом, овощами.
И никто: ни соседи, ни товарищи Николая по работе — знать не знали, что они ведут двойную жизнь: сбывают ворованное.
Так прошли многие годы. Однажды Николай не вернулся с шахты: его и еще двоих горняков завалило в забое.
Катерина — теперь ее на улице уже звали бабой Катей — недолго погоревала, и все началось по заведенному обычаю. Шли и шли к бабе Кате какие-то люди, что-то несли. Обычно она говорила соседям, что это заглядывают к ней родственники и хорошие знакомые, которых у нее много разбросано по городам Кузбасса.
Кое-кто подумывал, что дело тут не все чисто, иные толковали между собой — не иначе старушка спекулирует, но разговорами и ограничивались: не пойманный — не вор. Так вот оно и шло — год за годом...
А сегодня, достав из чулана две нейлоновые кофточки, пару женских туфель и отрез японского кримплена, бабка уложила их на дно старого чемодана, прикрыла газетой, а сверху аккуратно уложила зеленый лук и ранние огурчики. Подумала: до утра в холодке постоит, а часиков в семь пойду на электричку, шахтеры в Прокопьевске с ходу возьмут.
С утра и двинулась к трамвайной остановке. Слава Рудюк догнал бабу Катю, спросил по-доброму: не тяжело с чемоданом-то? А то давайте, помогу.
Бабка огрызнулась:
— Скользи, соколик, своей дорогой!
Слава рассмеялся:
— Слушаюсь, бабуля, только Киса велел спросить о расчете. Что передать?
— Вот и передай, соколик, вернусь с базара, пусть приходит, а с тобой мне говорить не о чем.
Слава Рудюк понимающе хмыкнул: повезла, значит?
— Повезла, не повезла — не твое дело. Исчезни!
— Нет, бабуля, придется нам воротиться домой. Из уголовного розыска я, — и Рудюк показал ошеломленной бабке служебное удостоверение.
В дом Молчановой явились Гринин и понятые — Иван Григорьевич с соседкой. На их глазах Рудюк извлек из чемодана уложенные под овощи вещи. В комоде, под бельем, оказались две сберегательные книжки — на одной значилось десять тысяч рублей, на другой — чуть больше семи. В простеньком, кустарной работы платяном шкафу аккуратно висели на плечиках три новеньких мужских костюма и с десяток платьев. В чулане, в деревянном ларе лежало много мужской и женской обуви.
Гринин сверил по своим записям — почти все вещи оказались из тех, что были похищены из квартир в последние два месяца.
Иван Григорьевич все недоуменно качал головой — ну баба Катя! Ну шельма!
Баба Катя безучастно смотрела в низенькое оконце...