Гусев долго читал протокол. Брал ручку, целился подписать, но, помедлив, откладывал. Наконец коряво расписался и поднял глаза на Сергея.
— Я свободен, товарищ следователь?
Кулагин аккуратно сложил бумаги в папку.
— Нет, Гусев, не свободен — отныне не свободен. Сейчас буду просить у прокурора санкцию на арест. Нельзя вам оставаться на свободе, никак нельзя.
Катерина плакала. Сидела за столом в темной кухне и плакала, Сергей включил свет, прошел к плите, потрогал чайник — холодный. Снял крышку со сковороды — пусто. Сел за стол.
— Была сегодня у мальчика?
— Была, конечно. — Встала, ушла в ванную. Пустила воду. Минуту спустя вернулась. — Извини меня, сейчас ужинать будем.
— Снова картошку жарила?
— Жарила... Уплетает за обе щеки, улыбается: мамка моя, говорит, тоже так вкусно готовит... А докторша одно твердит: в пятницу отправим Сережу в детдом! Я ей объясняю: мы его к себе заберем! Она свое: нет у меня права ребенка вам отдать. Что, у нее сердца нет, что ли?
Сергей вздохнул:
— Сердце у нее есть, а вот против закона она не может пойти.
— Какого закона? От закона ребенку зла не может, не должно быть, а детдом — разве это радость?
Сергей молчал: он-то знал, что усыновление — процедура не одного дня, а Сережу в больнице держать не станут. Придется пока это время ездить к нему в детдом...
На кухне вкусно запахло чуть поджаренным омлетом. Катерина налила терпкого, душистого чая, села напротив Сергея.
— Ну ладно, а заявление на мальчика кто должен писать — я или ты?
Ю. Пыль,
майор милиции
ДОЛГАЯ НОЧЬ
Динамик в комнате дежурного наконец-то ожил. Диктор объявил: московское время семнадцать часов. Николай облегченно вздохнул: в Москве семнадцать. Плюс разница. Итого девять. Дежурству конец.
Уже сменившись и сдав оружие, Николай заглянул в Ленинскую комнату. Просто так, дверь была распахнута. А домой все равно не к спеху: у жены, Вали, сегодня допоздна занятия, после десяти вечера приедет, не раньше.
В ленкомнате Саша Табачников, помощник дежурного, играл сам с собой в шахматы.
— Скучаешь, Сашок?
— Что-то тихо сегодня... — проворчал Саша. — Не к добру, уж ты поверь.
— Как в природе: затишье перед бурей, — философски изрек Николай. — Ну что, сгоняем блиц?
— Садись! И заранее сдавайся, несмышленыш.
— Тоже мне, маэстро из Ныо-Васюков!
Они всегда дружелюбно подначивали друг друга, а шахматное счастье любило их одинаково и улыбалось им попеременно.
В комнату вошел капитан Горелин:
— Отставить шахматы! Табачников, на выезд! — И, после короткой паузы, Николаю: — И вы тоже, Щапов.
Николай хотел было напомнить, что рабочий день у него закончился, дежурство сдано. Однако промолчал. Тем более, что с Горелиным не поспоришь.
В старом «газике» устроились пятеро: шофер, Горелин, Табачников, Щапов и оперуполномоченный угрозыска Бадайкин.
— До ночи-то хоть вернемся? — спросил ворчливо шофер Доронин.
— Чего не знаю, того не знаю, — хмуро ответил Горелин. — Гони в Кийзак.
Там в пристанционном поселке час назад некий Кутепов выстрелом из ружья тяжело ранил свою жену, ее увезли в городскую больницу, останется ли жива — пока не ясно. Сам же Кутепов закрылся в доме с какой-то женщиной, пьянствуют, никого не подпускает, грозит всех перестрелять.
— Что-то часто семейные дебоширы стали за ружья хвататься, — задумчиво сказал Алексей Бадайкин.
Горелин, сидевший на переднем сиденье, обернулся:
— Так мы, видно, не дорабатываем! В смысле предупреждения. Знать надо, у кого оружие имеется, что за люди. А мы всего лишь машем кулаками после драки. Плохо!
— Специфика у нас такая. Охотников по улусам больно много, — опять философски произнес Николай.
— Специфика в основном та, что пьют! — отрезал Бадайкин. — А напьются — им и море по колено!
...Дом-пятистенник, в котором засел Кутепов, стоял в глубине двора, с трех сторон его окружал огород, а дальше тянулось болото, и за ним виднелась еще одна усадьба. А дальше стеной взбегала на увал черно-зеленая тайга.
К дому Кутепова скрытно ниоткуда не подойти. Из окон Кутепову все они как на ладони, а из какого окна он может грохнуть — неизвестно.