Костя сходил на кухню, принес бутылку пива.
— Как там баба моя?
— Лида? Нормально, да я почти у нее не бываю.
— Плохо, что нормально и плохо, что не бываешь. Да ладно. Мне, старик, думать надо, как в Москве зацепиться.
— Защититься, может, по лимиту пропишут.
— Нелюдь пусть ждет лимита... Прописка — не проблема. Сходи под венец и все. Ира и возьмет недорого за услугу...
— Как это — под венец? А Лида, Лешка?
— Пацана я обеспечу. Мне бы его забрать, чтобы без исполнительного. Такие бумаги не в почете...
— Вы что, разводитесь? — поняв, куда клонит Костя, спросил Агафонов.
— Разводитесь... Говоришь, как тетка... Думать надо... Старичок, я тут два года... все мы живые... Зацепку бы мне... Лидочка, она ведь ручная... Ты всегда ей нравился. Мог бы и на амбразуру для друга, а героизм, как известно, у нас без внимания не остается...
Агафонов не сразу и сообразил, что ему предлагают, а когда понял, похолодел. Тут же отбросил дурные подозрения: да ну, шутит Костик, друг детства...
Кончилась кассета, Костя встал поставить другую. Агафонов, подождав, когда он закончит возиться у магнитофона, поднялся:
— Пойду я... Мне добираться еще...
— Куда спешишь? Оставайся, места хватит.
— Да нет, пойду...
У порога Костя придержал за рукав:
— Не бери в голову... Шутка — понятие широкое. Ты загружаться в столице сильно будешь? Пакетец я хотел тебе подбросить. Не волнуйся, я тебя и к самолету доставлю, и за вес лишний заплачу. Прихватишь?
— Да, конечно.
Лифт вызывать Агафонов не стал. Мысли, которые крутились в голове, требовали, чтобы их меряли шагами.
Открыв дверь подъезда, он шагнул в темноту. На землю упал мелкий осенний дождь. Тонкая жесть палого тополиного листа, утром еще гремевшая на асфальте, раскисла и тянулась за ногами грязными, липкими лохмотьями...
Николай Михайлович Алексеев проснулся, как от толчка. Такое с ним последнее время случалось все чаще и чаще — засыпал быстро, как в яму проваливался, но потом сон сдувало. Мог проснуться и в два, и в три. Чем тише и глубже была ночь, тем обидней оказывалось вынужденное бодрствование. Из темноты возникали и лезли в голову мысли, они продолжали прожитый день, возвращали в дела и заботы по-хозяйски смело и напористо.
Алексеев скрывал свое состояние от жены, пытался незаметно принимать снотворное, но жена быстро догадалась о его ночных бдениях, поворчала, неодобрительно и в третьем лице поминая тех, кто сам свое здоровье губит.
— Беды себе захотел? Иди лучше на завод работать — смену кончил, станок остановил и свободен. Нельзя же так.
Он знал, что жена выговаривает просто, чтобы не молчать. Понимает, что ни на какой завод он не пойдет, да и работал он уже на заводе, и там, кстати, находил дела, которые сменой не кончались. Потом рекомендовали его на юрфак, считай, по комсомольской путевке пришел на теперешнюю работу. Стал именоваться инспектором уголовного розыска.
Николай Михайлович тихо, стараясь, не разбудить жену, встал и прошел в другую комнату.
Сережка спал на диване, скомкав во сне и одеяло, и простыни. Вот для кого бессонница — понятие более чем абстрактное: его только уложи, а потом пушками не добудишься. Николай Михайлович включил настольную лампу, сдвинул к краю стола Серегины учебники — у них с сыном который год ведется шутливая баталия за обладание единственным столом — кто быстрее займет.
Полистал тетрадки — похоже, Сережка вчера так и не закончил домашнее задание, а утром телефон раскалится. Теперь ухарцы эти наловчились по телефону задачи решать. Не успеет сын сесть за стол, как кто-нибудь звонит уже: «Сережка, ты еще не решил?» Алексеев ворчит, но в глубине души доволен — головой сын пошел в деда: любые задачи с ходу берет, вот только лень-матушка... Мог бы круглым пятерочником быть, на каждом родительском собрании только об этом и разговоров. Да и не контролирует его никто, все времени не хватает. А должно хватать: в таком возрасте от них многого можно ожидать. Кто мог подумать, например, что самое крупное дело по фарцовщикам, которое, похоже (тьфу, тьфу, не сглазить) к концу близится, начнется с таких же пацанов? Привела однажды инспектор детской комнаты милиции Анна Петровна Назарова подростка лет четырнадцати, а потом, без него уже, рассказала, чем он промышлял — показывал сверстникам за деньги журнал «Пентхауз». Потом журнальчик этот вывел на группу, которую Алексеев отрабатывал давно, — к трем парням из студии звукозаписи. За одно то, что пацанам продавали такие журналы, удушил бы Николай Михайлович холеную тройку собственными руками, да жаль, законом не дозволено! У него против этой пакости свои методы. Полгода ушло на эти методы — пока прощупал, откуда товар, кто его привозит, в каких количествах, какие у поставщиков связи. И вот связались нити. Оформил Николай Михайлович себе командировку в Москву. Конечно, арест произвести могут и московские коллеги, но очень захотелось сделать это самому, посмотреть обстановку, в которой жил все это время человек, доставивший столько хлопот...