Обширный особняк был велик для небольшой семьи Прахова: дети выросли, разъехались. Часть комнат оставалась нежилой. Прохор Матвеевич лежал в небольшой, скромно убранной спаленке. Вещи в ней были старые, видимо, для хозяина привычные и любимые. Книги — и те стояли на давным-давно вышедших из обихода этажерках. Кровать железная, тоже от давних времен. Рядом, на тумбочке, лекарства и телефон. Только и всего. Всем нажитым прежде пользовалась большая семья: для нее был выстроен этот огромный домина, куплены гарнитуры, ковры и хрусталь, навешены на окнах роскошные гардины, ржавеет в гараже «Волга».
Вид у Прахова был неважный. Выслушав Кравцова, он тут же позвонил в бухгалтерию:
— Валентина Петровна, отдай ты, бога ради, милиции ревизионные бумаги. Давай не будем нарушать законов.
В ответ из трубки послышался крик главбуха. Стоявший в стороне Кравцов явственно услышал:
— Спохватились! Я лучше вас знаю, что законно, а что нет! Звонил сам Валерий Николаевич, приказал: не отдавать! Сказал, меры, какие надо, сам примет. Так что, болейте себе на здоровье.
Из трубки уже неслись короткие гудки, а Прахов все сидел на кровати растерянный, задумчивый. Наконец положил трубку на место, сказал печально:
— Не думал, что на старости лет стыдно будет людям в глаза глядеть. Не дай бог никому. Ладно, пошли в контору.
Кравцова Прахов оставил в своем полированном кабинете, сам пошел на первый этаж, в бухгалтерию. Пробыл там недолго, но разговор, видимо, был горячий, потому что вернулся он пунцовый от негодования. Подал Кравцову папку:
— Бери, Георгий Иваныч, теперь засудишь.
Кравцов пожал плечами:
— Я не судья, Прохор Матвеевич, даже не следователь. Может, напишешь все сам, что к чему и почему? Поверь слову, на душе полегчает.
А сутки спустя Прахова не стало.
Примчавшемуся в совхоз Кравцову жена Прахова, высокая, сухая Надежда Гавриловна отдала лист бумаги, на котором значилось: «Майору милиции товарищу Кравцову Г. И. Покаяние». И все — лист остался чистым. Оглушенная горем жена Прахова объяснила: едва Прохор Матвеевич сел за письмо, позвонил Снетков. Прохор Матвеевич слушал его и все держался за сердце. Потом побелел. Я — за водой, ведь вернулась мигом, а Прохор Матвеевич уже лежит... Я трубку взяла — слышу Снеткова голос злостью исходит. Я слушать не стала, трубку положила, так он тут же снова звонит. Я говорю: не звоните, бога ради, уймите злобу, умер Прохор Матвеевич, а он не верит...
Кравцова потрясла эта смерть. Не многие из близких к директору людей понимали его положение и состояние души так, как Кравцов. Не многие, наверное, чисто по-человечески и жалели Прахова так, как он. Много правды унес с собой в могилу Прахов... Кравцов представил себе, как встретили смерть директора те, кто был причастен к делу. Конечно же, с чувством облегчения. Все теперь можно валить на мертвого...
Позвонил парторг совхоза Журавский. Жалел старого друга — в последнее время они снова сблизились с Праховым. «Не смей винить себя в этой смерти! — сказал парторг. — Все шло, как должно было идти. Не учинил бы ему разноса Снетков, глядишь, жив бы остался».
На другой день после многолюдных похорон Прохора Матвеевича в райцентр приехал лейтенант-кадровик из области. По-хозяйски расположился в кабинете уехавшего по селам Любавина.
К приезду кадровика Кравцов отнесся безразлично, с событиями в «Гуляевском» не связал — и, как оказалось, напрасно.
Замполит Снежко в тот же вечер позвонил Кравцову, велел зайти. Долго молчал, примериваясь, с чего начать, потом выложил — оказалось, пришла в УВД анонимка: Кравцова обвинили — ни много ни мало, — в «зверской расправе, учиненной над фронтовиком и честнейшим коммунистом товарищем Праховым». Лейтенант из кадров приехал для разбирательства. Был у товарища Снеткова, тот ему сказал, не думает, мол, чтобы Кравцов желал смерти Прахову, но что гонения на Прахова организовал — факт неоспоримый. Еще сказал — предупреждал, мол, Кравцова, самолично, чтобы тот оставил Прахова в покое, но Кравцов не внял. За час до смерти был у него дома... Вот и доконал ветерана.
Кравцов слушал — в душе была пустота... Ах, Снетков, ах, интриган... Смотри, как поворачивает дело... Журавский, значит, не напрасно предупреждал: не смей себя винить в этой смерти! То ли знал уже, как повернет Снетков все дело, то ли предвидел...
Снежко спросил:
— Чего молчишь?
Кравцов только тут сообразил, что замполит ждет ответа. А что ответишь? Пожал плечами: