Сидит на камне неподалёку от входа в Кремль. Руки на коленках — школьница-переросток. Впрочем, почему переросток? Её, поди, ещё в кинотеатр по детскому билету пускают.
— Привет!
— Здравствуйте.
— Как тебя зовут, девочка?
— Меня зовут Маша. Я приехала из Москвы. Меня укачало, и я заблудилась.
— Ну, пойдём, Маша, раскачаю тебя обратно и отблужу. — Я смеюсь: — Похабненькое предложенице получилось.
— Нормальное. Слушай, ты можешь мне пообещать три вещи?
— Хоть четыре. Излагай.
— Три «НЕ»: мы не будем трахаться, не будем рано вставать и мы не будем говорить о Боге. Хорошо? Обещаешь?
— Первое можно было даже и не упоминать, как абсолютно исключённое.
— Все вы так говорите.
— Заниматься сексом с бывшей родственницей — это извращение и инцест.
— Подумаешь, какая цаца! Раньше тебя это не смущало. А вот захочу и будем.
— Машка! Прекрати сейчас же. Вставай и пошли. Нас уже Лёха заждался.
— А кто у нас Лёха?
— Мой друг.
— Опаньки. У нас тут ещё и друг какой-то. Ты теперь из «этих», что ли? Что годы с людьми делают… Что делают…
Я сделал вид, что собираюсь дать ей подзатыльник. Машка с визгом вскочила и, хихикая, побежала по дорожке, чуть не сбив выходившего из ворот молодого дьякона. Тот успел отпрыгнуть, притворно вытер со лба испарину и заулыбался.
— Дочка?
— Хуже. Племянница бывшей жены.
— Тогда аккуратнее.
— Куда уж аккуратнее. Но за совет спасибо.
— На исповедь сюда или так?
— В отпуск.
— Одно другому не мешает.
— Вы тут всех грешников у ворот караулите?
Дьякон заулыбался пуще прежнего.
— Не всех. Только тех, кто сам под ноги бросается. Если решитесь, приходите. Только натощак и не пейте ничего спиртного накануне.
— Это как кровь сдавать в поликлинике на биохимию. Там те же рекомендации.
— Тут не сдавать, тут менять её на Христову. Приходите.
Я поблагодарил и побежал вслед за Машкой, крича ей, что не туда свернула. Догнал, шлёпнул по попе, взял за руку и повёл по тропинке к дому.
— Что хотел служитель культа?
— Хотел изгнать из тебя бесенят, но потом решил, что во всём монастыре ладана не хватит.
— Это правильно. Мои бесенята! Я их по всему миру в оркестр собирала не для того, что бы в этом климате бросать. Они тут захиреют, скуксятся.
— Жалко?
— Очень!
Лёха возник на пороге квартиры в тельняшке, фартуке и с шумовкой в руках. Для завершения образа корабельного кока не хватало только шапочки.
— Прошу к нашему столу, о девушка Мария из далёкого города Москва! — пропел он басом.
— Не Мария, а Марина, — игриво пропела Машка. — А вы, стало быть, и есть тот мифический Лёха?
— Что ты ей про меня наплёл? — Лёха нарочито строго сдвинул брови.
— Только правду, мой друг! Только правду.
— В таком случае прошу отужинать с нами. Сегодня алемантер бон кюве из свежепойманной трески.
Машка захохотала. Обняла Лёху и чмокнула в небритую щёку.
— Алексей, вы чудо! Что это вы такое сказали?
— Не знаю, но мне кажется, что по-французски. А что? Звучит вполне аппетитно.
— А пахнет как… Всю мою укачалость этим запахом сразу выгнало. Ведите же скорее к столу!
Рыба и вправду оказалась восхитительна. Лёха натёр её специями, переложил луком и запёк в фольге. В качестве гарнира он нажарил целую сковородку картошки с укропом. Стол накрыл красной бумажной скатертью. В центре — бутылка «Абсолюта». Вместо давешних кружек стоят хрустальные стопки. Салфетки аккуратно заправлены под тарелки, приборы у каждой. В большой алюминиевой миске нарезанные розочками яблоки. В довершение всего посередине стола горела свеча, укреплённая в импровизированном канделябре из загнутой спиралью куска толстой проволоки.
— Вот это я понимаю! Класс! Учись, дядюшка! — Машка дала мне пендель и прошмыгнула в угол. — Самая крутая сервировка на всём побережье Белого моря. Точно. Удивили Вы меня, Алексей. Я, если честно, ожидала увидеть бутылку портвейна, пельмени, банку зелёного горошка и шпроты.
Разговаривали о ерунде, пили «по маленькой». Лёха что-то про Каракумы нёс, про верблюдов. Вспоминал своё детство на границе с Китаем, байки травил. Да и Машка раздухарилась, расчирикалась, кокетничая то с Лёхой, то со мной. Пыталась было по своему нынешнему обыкновению рассказывать о персонажах из телеящика, но, не найдя в Лёхиных глазах узнавания имён, перевела тему на своих мальчиков. Все у неё прекрасные. Все талантливые, гениальные. Все её любят, хотят, плачут и умоляют. Стихи ей посвещают, картины пишут. Лёха на «стихах» напрягся. Словно собственный взгляд сглотнул и подавился. Зажигалку в пальцах завертел. Пальцами защёлкал.