— А где она сейчас? — спросил я.
— У подруги, они вместе делают школьный журнал. Сегодня должны были заняться обложкой. Сказала, что вернется поздно или вообще останется там ночевать.
Она произнесла это, не глядя на меня, убрала с низкого стеклянного столика чашку и зажгла на нем лампу, после чего погасила верхний свет, и комната погрузилась в полумрак. Я по-прежнему стоял, не решаясь сесть в кресло, которое она освободила от бумаг, и все острее ощущал, что угодил в искусно расставленную ловушку. Вдруг Лусиана взглянула на меня, будто только сейчас сообразила, что я стою как истукан.
— Если хочешь, я могу приготовить что-нибудь поесть. Так как?
— Не надо, — сказал я и посмотрел на часы. — Спасибо, но если можно, только кофе. Мне через полчаса надо идти готовиться к завтрашним занятиям.
Лусиана не отводила взгляда, и я постарался выдержать его. Она казалась уязвленной, возможно, ей в голову пришла та же мысль, что и мне: в былые времена я дорого бы дал за такое предложение.
— Ты ведь говорила, это быстро, — добавил я, чувствуя себя все более неуютно, — поэтому я согласился, но завтра рано утром у меня занятия.
— Хорошо, — сказала она, — я сейчас принесу кофе, но ты все-таки садись.
Она исчезла в направлении кухни, а я сел в одно из окружавших столик пышных парадных кресел и огляделся. Люстра с подвесками, тяжелая темная мебель, металлическое распятие на стене, уставленный безделушками книжный шкаф — казалось, время здесь остановилось в те годы, когда мама девочек, следуя давно устаревшему строгому стилю, обставляла дом бабушкиными и дедушкиными вещами, а девочки, оставшись одни, не нашли в себе сил его поменять. Рядом с лампой стояла фотография в серебряной рамке. На ней они были все впятером — счастливые, с порозовевшими от закатного солнца лицами, на пляже в Вилья-Хесель. Мама с папой уже поднялись с песка, у него в руках зонтик, у нее плетеная корзинка, а дети все еще сидят, словно не хотят никуда идти. Лусиана — худенькая и до умопомрачения юная — позади своей сестренки. Я знал ее именно такой. Пришлось даже прикрыть глаза, чтобы отогнать наваждение. Тут я услышал ее шаги и хотел вернуть фотографию на место, но замешкался с подставкой и не успел. Лусиана опустила поднос с чашками на стол, поднесла снимок к глазам и несколько секунд на него смотрела.
— Это последняя фотография, на которой мы все вместе, — сказала она. — Мы с тобой познакомились как раз после того лета. Бруно еще не стал студентом, а мне было столько лет, сколько сейчас Валентине. Правда, я была взрослее, — добавила она, поставила фотографию на прежнее место у лампы, отпила кофе и снова поднялась, будто забыла самое важное. — Пойду принесу Библию.
Она исчезла в коридоре, который вел в другие комнаты, а когда через две-три минуты вернулась, меня опять охватила тревога, близкая к страху, какой порождает чужое безумие. Она несла на вытянутых руках, защищенных резиновыми перчатками, большую книгу, словно жрица, выполняющая только ей известный ритуал и обладающая реликвией, вот-вот готовой рассыпаться в прах. Под мышкой у нее была прямоугольная картонная коробка. Она положила книгу на стол и протянула мне коробку.
— Тут перчатки, которые я надевала во время лабораторных работ, — сказала она. — На странице — отпечатки пальцев Клостера, а поскольку это моя единственная улика, не хотелось бы, чтобы там появились и другие.
Перчатки были довольно узкие, я с трудом натянул их и поклялся про себя, что больше никаких уступок с моей стороны не будет. Лишь когда я справился с ними, она пододвинула мне книгу, внушительную и очень красивую, в тисненом кожаном переплете, с золотым обрезом и красной ленточкой в качестве закладки.
— Как только Бруно позвонил мне в тот день, когда умерли родители, я сразу вспомнила о Библии, которую Клостер вернул мне в суде. Повесив трубку, я тут же открыла ее на заложенной странице. Так мне ее дал Клостер — с закладкой на этой странице, и так я дала ее тебе сейчас.
Нужная страница находилась почти в самом начале. Это была глава Ветхого Завета, где говорится о первом убийстве — гибели Авеля от рук своего брата, — и приводятся обращенные к Богу слова обреченного на скитания Каина. Я прочитал вслух несколько строк, не очень уверенный, что это именно те, которые она имела в виду: «… Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня».[4]