– Да, знаю. Есть новости из Лагоса. – Абониту примолк. Эндрю подождал, пока он заговорит снова. – Через неделю к нам выходит корабль с припасами.
– Это гораздо раньше, чем планировалось?
– Мы становимся значительными персонами. Кое-кто, как мне известно, вообще не верил, что мы доберемся до Англии. Тут была замешана политика: если бы экспедиция окончилась провалом, некоторые министры лишились бы постов. Подозреваю, что судно готово уже давно, но они не спешили его отпускать.
– А теперь?
– Теперь – другое дело. Нас здорово укрепляют: всевозможный инвентарь, генераторы, военный отряд. Здесь собираются основать надежную базу.
– Как быстро дойдет до нас это судно?
– При благоприятных условиях за двенадцать дней.
– Значит, предстоящие три недели обещают стать критическими?
– Да. – Абониту направил луч фонаря в распахнутую дверь, осветив массивные дубовые створки и тяжелый алый плюш. – У нас будет с полдюжины вертолетов «Вестланд», огнеметы, напалм…
– И атомные бомбы?
– Нет, – усмехнулся Абониту. – Хотя в Нигерии есть и они – ты знал об этом? Их продали нам перед самым крахом.
– Думаете применить их против Южной Африки?
– Как будто да. Естественно, лишь в качестве средства устрашения, – пояснил он саркастически.
– Существует ли такая вещь, как преданность?
– Между нациями? Нет, только собственный интерес.
Отдельный человек может быть предан своей нации, хотя люди, обремененные предрассудками, описывают это состояние более возвышенными словами. Думаю, это вполне реальное дело, при условии, если известен объект преданности. Преданность рождается в дружбе и не зависит от прихоти.
– Не может быть преданности, если не существует возможности измены.
Абониту пожал плечами.
– Ничто хорошее не может существовать без своей противоположности. – Он бросил взгляд в высокое окно, выходившее на восток, в котором уцелело стекло. – Светает.
Сегодня они уже не вернутся.
Попытки штурма прекратились. Вместо них противник повел снайперский огонь. Снайперов было, видимо, всего двое: один засел в аббатстве, другой – в одном из домов на Уайтхолле, хотя не исключалось, что метких стрелков было и больше, но винтовок – всего две. Стрельба начиналась ранним утром и не прекращалась до позднего вечера. Новая тактика не принесла большого успеха, однако за первые два дня один из осажденных был убит и два – ранены.
Следующее происшествие случилось на исходе дня. Метель неожиданно утихла, и предзакатное небо быстро очистилось, отчего река к западу окрасилась в багряные тона.
Абониту и Эндрю стояли на галерее, когда прибыло донесение: есть еще один раненый – в руку, чуть ниже плеча.
– Люди встревожены, – сказал Эндрю.
– У них портится настроение, – согласился Абониту. – Ведь неизвестно, когда раздастся следующий выстрел. Поэтому они нервничают и теряют уверенность. Еще денек-другой, и при следующем штурме… Дела могут обернуться плохо.
– Да, – подхватил Эндрю, – могут. Но тут уж ничего не поделаешь. Противник, наверное, только и ждет, чтобы мы предприняли атаку на его позиции.
– Согласен. Я даже подумывал об этом. – Он улыбнулся. – Вот возможность показать, что я лучше Муталли как командир. Он никогда не смог бы отступить.
– Думаешь оставить Лондон?
– Нет, только городские улицы. Если мы расположимся лагерем посреди реки, поставив «ховеркрафты» кольцом, то нам не будет грозить буквально ничего – разве что снайперская винтовка с оптическим прицелом. Это даст и психологический выигрыш: наши люди не будут ощущать себя окруженными вездесущим врагом, как здесь.
– Выходит, ты готов отступить от того места, где раньше билось сердце Империи?
– Только до подхода судна с припасами и подкреплением. Не вижу смысла в бесцельном риске. Пройдет две недели – и мы станем неуязвимы.
Эндрю повел рукой, указывая на лежащий у их ног город.
– Какой же окажется, по-твоему, их реакция?
– Там будет видно. Возможно, они оставят нас в покое.
– Сомневаюсь.
– Во всяком случае, хуже, чем здесь, нам не будет.
– Вот тут ты, кажется, попал в точку.
Поутру они снялись с места и расположились на льду посреди реки, между Вестминстерским мостом и Чаринг-Кросс. «Ховеркрафты» встали тесным кружком, а промежутки между ними были заполнены баррикадами из хлама, собранного подле Вестминстерского дворца. Теперь ничто не закрывало обзора; силуэт города отодвинулся и не внушал больше страха. Эндрю заметил, что к африканцам снова вернулась свойственная им жизнерадостность, доверчивость и склонность к дружеским шуточкам. Эндрю относился к ним тепло: это были славные парни; к тому же они принимали Эндрю как своего – теперь он в этом не сомневался. Они буквально преклонялись перед Абониту, Эндрю же был его другом и соратником. Несмотря на враждебность к себе, которую они чувствовали в этой стране буквально во всем, цвет его кожи не имел для них никакого значения.
Прошел ничем не омраченный день, потом такая же ночь и еще один день; и тут, лишь только стемнело, штурм возобновился. Под аккомпанемент беспорядочной стрельбы в сторону лагеря устремились с набережной Виктории закутанные фигуры. Дождавшись, пока авангард нападающих окажется всего в пятидесяти ярдах от «ховеркрафтов», Абониту приказал включить прожекторы и открыть ответный огонь. Этим все и кончилось: люди попадали в снег и остались лежать: одни замертво, другие – стеная от боли. Некоторым удалось спастись бегством. Как только стало ясно, что противник отступил и не собирается лезть на рожон, Абониту дал команду прекратить стрельбу.
Прожекторы по-прежнему освещали своими безжалостными лучами ледяную пустыню. Один из упавших пошевелился, неуверенно поднялся на ноги и, прищурившись, уставился на прожекторы. По всей видимости, он был контужен; Эндрю не знал, что и подумать – то ли он просил пули, то ли просто перестал понимать, где находится и что с ним стряслось. Постояв немного, он все же повернулся и заковылял назад к набережной, прижимая к груди поврежденную руку. Прожекторы не высветили больше ни единого признака жизни. Однако прошло еще несколько минут, и из снега поднялся и устремился к берегу еще один человек.
За ним последовали сразу трое – пара более или менее невредимых людей, придерживающих раненого. Спустя четверть часа на снегу осталось только два безжизненных тела.
Абониту махнул рукой, и прожекторы потухли.
– Не думаю, чтобы они осмелились повторить атаку этой ночью, – удовлетворенно сказал Абониту.
– Я тоже сомневаюсь, – поддакнул Эндрю.
– Ты не считаешь, что это может послужить определенным сигналом – то, что мы прекратили огонь и позволили им убраться восвояси, забрав раненых?
– Каким же сигналом?
– Что мы – цивилизованные люди, а не варвары.
– Самое главное – это то, кто они такие.
– В конце концов им придется смириться с нашим присутствием. Мы не причиняем им никакого вреда.
– Должно быть, они боятся, как бы за нами не последовали торговцы и миссионеры.
– С джином, бусами и Библиями? Это же абсурд, Эндрю! Они знают, что ничего подобного не произойдет!
– Откуда нам знать, что они там воображают? – устало откликнулся Эндрю. – Мы не можем этого знать.
– Разве? – спросил Абониту, снял очки и вытер стекла подкладкой кожаной куртки. – Я так не думаю.
Спокойствие длилось целые сутки, после чего началось новое наступление. В этот раз главный удар наносился со стороны набережной Виктории, однако его дополняло наступление с южного берега. Противник, продвигавшийся с юга, действовал спокойнее и искуснее, и двоим белым удалось подкрасться к «ховеркрафтам» на расстояние нескольких ярдов, прежде чем их заметили, осветили прожекторами и заставили зарыться в снег массированным залпом.
Абониту и в эту ночь приказал прекратить огонь, как только началось отступление, и не выключал свет, пока со льда не убрали последнего раненого.