– Да, причем в обоих смыслах этого слова. Наверное, этим и объяснялась степень ее самопожертвования. А еще я – реалист.
– Извини, не знал, – произнес Эндрю деревянным голосом.
– Я не пытаюсь тебя пристыдить, – усмехнулся Дэвид. – И извиняться тоже не буду. Мальчишки никогда меня не дразнили, а матушка была вполне состоятельной и выдавала себя за молодую вдову. Я находился в неведении, пока не поступил в Оксфорд. Там мне раскрыли глаза, но это не произвело на меня сильного впечатления. Тщательно все взвесив, я пришел к заключению, что в свободном плавании находятся не одни лишь выродки. Это – практика, распространяющаяся на всех.
– Однако существуют кое-какие правила, и некоторые их соблюдают.
– Возможно. Но не найдется и двоих людей, которые следовали бы одному и тому же кодексу. Да и откуда берутся правила? Вряд ли до сих пор сыщется достаточно много легковерных, готовых проглотить идею о скрижалях, сверкающих с горной вершины. Приходится выдумывать собственные правила. Да еще уважать законы страны. Но убери с улиц полицейских – и что получится?
– Кое-кто станет безобразничать. Поэтому остальным, большинству, придется создавать новые полицейские силы.
– Да. Чтобы обеспечить себе спокойную жизнь. Чтобы мирно спать по ночам. Абстрактное добро здесь ни при чем, Энди.
Ему была присуща откровенность, искренность, оставлявшая собеседника безоружным; в присутствии Дэвида становилось невозможным испытывать к нему антипатию. Он окинул Эндрю почти по-мальчишески невинным взглядом и заявил:
– Мы и дальше будем видеться, правда? И не только ради выяснения практических деталей.
Да, не только ради этого. Дэвид был единственной ниточкой, связывавшей его с Кэрол; порвать с ним означало потерять всякую возможность оставаться в курсе ее дел.
– Мак-Кей снова затеял сегодня утром старый разговор, – сказал Эндрю. – До него дошли слухи, что правительство стало относиться к «Зиме Фрателлини» более серьезно, поэтому он попросил вытянуть что-нибудь из тебя.
Пришлось воспользоваться старым предлогом, о котором уже давно не было речи, но ничего не поделаешь.
– Если наши встречи не прервутся, мне совершенно все равно, какова их причина. Что касается слухов, то, думаю, они исходят от ребят из ведомства энергетики и топливных ресурсов – хотят обезопасить себя от повторения истории 1947 года. Сейчас мы закупаем впрок американский уголь.
– Есть ли что-нибудь новенькое об уменьшении солнечной активности?
– Ничего из ряда вон выходящего. Активность продолжает падать. Американцы рассчитывают получить новую информацию с недавно запущенных спутников.
– И никто не тревожится всерьез?
– Думаю, в Совете по углю, наоборот, потирают руки.
Было большое перепроизводство, едва отделались от излишков, а теперь нахватали новых заказов. Кстати, ты заметил, как взлетели акции нефтяных компаний?
– Это все дурь, больше ничего, – сказал Эндрю и с прежней горечью продолжал:
– Холод неприятен только тогда, когда ты оказываешься в его власти незащищенным.
А так даже любопытно понаблюдать из окна уютной натопленной комнаты за озябшими прохожими на улице.
После затянувшейся паузы Дэвид ответил:
– Не думаю, что так и будет, Энди. – Он приподнял кружку, демонстрируя, что она пуста. – Ну, поставишь мне еще?
Дети приехали домой на короткие каникулы, и Эндрю виделся с ними всего два раза. Все остальное время они провели с Кэрол. Однако провожать их на вокзал Ватерлоо явились оба.
Все ученики из их частной школы набились в один поезд; в окнах мелькали лица мальчиков и юношей в возрасте от восьми до восемнадцати лет, а на платформе толпились родители. Эндрю был из небогатой семьи и поэтому учился в обычной классической школе. Когда ему было лет тринадцать, он единственный раз видел такой же забитый важничающими мальчишками состав, и теперь подивился, насколько же все осталось по-прежнему. Системе удалось восторжествовать над средой. Он не знал, счастливы ли его сыновья; оставалось надеяться, что счастливы.
– Где мое письмо заведующей? – спросила Кэрол.
– Кажется, где-то здесь, – ответил Робин.
– Поищи получше.
Мальчик пошарил по карманам и нашел письмо.
– Все в пятнах от ириски, – всполошилась Кэрол. – Нет, не отойдет. Оставь в этом конверте, а когда приедешь в школу, переложи в чистый.
– Она решит, что я специально вскрыл письмо, если увидит на конверте мой почерк.
– Вряд ли. Там нет ничего особенного. Просто насчет снимков.
– Заведующая – ходячий ужас, – сказал Джерими.
– Хитрющая, – пояснил Робин.
– Тогда отдайте ей испачканный ириской конверт и объясните все как есть, – предложил Эндрю.
– Это вызовет у нее еще больше подозрений, – сказал Робин. – Что ж, придется попробовать. Кажется, мы сейчас тронемся.
Кэрол подставила лицо для поцелуя. Мальчики потрясли Эндрю руку.
– Будьте молодцами, – напутствовал их Эндрю.
– И вы, – откликнулся Робин. По его лицу пробежала тень сомнения. – Наверное, лучше мы станем писать вам обоим? По отдельности?
– Можете черкнуть мне пару словечек, когда выдастся время, – сказал Эндрю. – В студию, у меня пока нет постоянного адреса.
– Ясное дело, – кивнул Робин.
– Нам повезло, что у нас такие смышленые дети, – сказал Эндрю, когда они покидали платформу.
– Да.
Он подал контролеру перронные билеты.
– Может быть, выпьем чего-нибудь, прежде чем разбежаться?
Кэрол неуверенно подняла на него глаза:
– Ну, не знаю…
– Ладно, ладно, даю слово, что не стану ничего подсыпать в твой джин.
– Хорошо, – улыбнулась она.
Идя рядом, они соблюдали точно отмеренную дистанцию: достаточно большую, но не слишком, чтобы не вызвать удивленных взглядов. Его рука время от времени касалась ее руки, и он бормотал слова извинения, думая, что проходит полезную практику в ведомстве жизненных нелепостей.
Эндрю поставил рюмки на маленький столик у двери буфета. Стол был довольно грязным, на нем громоздился поднос с использованной посудой. Рядом полная женщина громогласно призывала к порядку троих откормленных отпрысков.
– Есть ли в Британии хоть один вокзал, где бы можно было спокойно посидеть и выпить в приличной обстановке? Ненавижу вокзалы!
– Думаю, мы станем в конце концов просто друзьями, Энди, – сказала Кэрол. – Но пока слишком остра память о разрыве. Если мы будем часто видеться, ты обязательно станешь демонстрировать обиду.
– А если мы не видимся, то я будто и не обижаюсь?
– Хотя бы не показываешь обиды.
– Тут есть существенная разница?
– Я и без того буду мучить себя упреками. Может, не так настойчиво, зато я по-прежнему буду тебя уважать.
– Это крайне важно. Ты даже представить себе не можешь, до чего это важно!
– Ну вот, демонстрируешь обиду… Я эгоистка, да?
На Кэрол был голубой шерстяной костюм, под цвет глаз.
Высокий ворот закрывал шею, гладкая ткань облегала грудь.
До Эндрю донесся запах незнакомых духов – скорее всего подарок Дэвида. С каждым днем она все больше отдалялась от той жизни, какой они жили недавно вдвоем; с каждым днем возвращение становилось все более немыслимым.
– Я вижусь с Дэвидом. Вот когда, наверное, обида должна проявляться больше всего. Или ты воображаешь, что в счастливом будущем, нарисованном твоим воображением, я смогу дружить с тобой, оставив побоку твоего мужа?
– Пусть Дэвид сам разбирается с этим. Но не думаю, чтобы твоя обида стала заботить его столь же сильно, как меня. Да и ты не сможешь слишком долго глядеть на него зверем.
Эндрю был вынужден согласиться.
– Очарование беспринципности, – определил он. – Мечта всякой женщины.
– Ты снова за свое! Если бы я на это реагировала, то только рассерженно. А Дэвид умеет обратить все в шутку.
Ты бы просто покатился со смеху.
А он еще питал надежду на сближение! Ничего конкретного, никаких чувств – просто прощупать, не утратила ли страсть частички недавнего накала, просто обрести хотя бы призрачную надежду, что путь назад не заказан. Теперь Эндрю понимал, насколько тщетными были его мечты, и предпочитал помалкивать.