В., наконец, скрутил козью ножку, которая ему не давалась, насыпал в нее махорку, достав щепотку из брючного кармана, закурил, стрельнув в редактора кусочком серной спичечной головки, и произнес своим замедленным способом:
— Я стихи сверху вниз не читаю. И снизу вверх тоже не читаю. И по диагонали не читаю…
Услыхав это, редактор побелел.
Он нажал изо всей силы кнопку звонка и закричал вбежавшей секретарше:
— Давай сюда, понимаешь, эту… сегодняшний номер… и всех посади — пусть читают, понимаешь, снизу вверх, по диагонали, по параллепипеду, по трапеции — сейчас же… и доложишь — что там еще окажется… а ты — иди отсюда, иди… — набросился он на В., который подкинул ему эти новые сомнения.
Дымя вонючей козьей ножкой, В. вышел из кабинета грозного редактора.
И мы с ним пошли обедать в «Хлам».
Учреждение под такой вывеской помещалось на Думской площади. «Хлам» — означало «Художники, литераторы, артисты, музыканты».
Нечто вроде литературно-артистического клуба. Содержателем ресторана был здесь осетин, по фамилии Хаиндров. Осетин Хаиндров заказал некогда В. роспись стен в верхнем помещении, где находилась нормальная столовая, и в подвальном, которое, собственно, и было «Хламом».
Здесь имелась маленькая эстрада, с которой поэты завывали свои стихи. Здесь до глубокой ночи, а то и до утра спорили братья литераторы чуть не до драки, а то и в самом деле до драки.
Здесь, в подвале табачный дым бывал таким плотным, что противоположная сторона помещения тонула в сизой мгле, а свет электролампочек едва пробивался сквозь туман.
В «Хламе» разыгрывались великие баталии между приверженцами разных направлений искусства, а то и просто пьяные драки с участием поэтов, артистов, проституток и официантов.
В верхнем зале Хаиндров велел расписать стены различными съедобными натюрмортами, а также видами обнаженных купальщиц и лебедей. Художник честно выполнил этот «социальный заказ».
Зато в нижнем помещении — в «Хламе» — он позволил В. писать на стенах что душе угодно.
И В. здесь отыгрался за мерзость, которую ему пришлось изображать наверху!
Художник выложился здесь до конца. Чего-чего только тут не было — и летающие по воздуху мужики, и гигантский рыбы, в животе у которых просматривались насквозь, видимо, проглоченные ими, целые коллективы людей; иные стены были расписаны абстрактными формами самой удивительной расцветки, и вдруг — гигантский глаз, которому суждено было смотреть на все, что по ночам здесь происходило. На потолке была изображена неимоверных размеров нога в сапоге.
За труды художника осетин Хаиндров расплачивался обедами. Каждый день В. имел право бесплатно получать борщ и гуляш в верхнем помещении «Хлама». Это было великим подспорьем для него в ту пору.
Гоген и того не получал, расписывая свою хижину на Таити.
Итак, мы отправились обедать в «Хлам» — В. бесплатно, я за свои кровные.
Нэп был в разгаре. За столиками в верхнем зале «Хлама» в основном сидели нэпманы со своими нэпманшами.
Контраст между этими преуспевающими дельцами, мгновенно откуда-то появившимися, как только была разрешена частная торговля, и остальными гражданами, — этот контраст был разителен.
Социальные признаки ясно обозначались во всем — в одежде, в лицах, в меню, которое заказывалось официантке, в манерах, во взглядах — во всем! Зимой у нэпманов было нечто вроде униформы — на дамах обязательные котиковые манто и высокие фетровые боты, на мужчинах котиковые шапки и котиковые шалевые воротники на шубах, подбитых лисой или белкой.
Синтетику в те годы еще не изобрели. Подделывать кошку или крысу под котика тоже еще не научились. И шли на нэпманов и на их нэпманш чистопородные морские котики.
Сколько же, боже мой, пришлось истребить этих милых, большеглазых, беззащитных существ, чтобы одеть мгновенно разжиревшие тела нэпманских животных. Откуда только появились бриллианты, золото, платина…
Сидя здесь, в «Хламе», эта публика обделывала свои дела. Что только тут не продавалось и не покупалось! Сукно, лес, железо, кокаин, галоши, мука, губная помада, кожа, электромоторы, граммофонные иголки, кирпич, духи, повидло, сапоги…
Откуда только все это явилось? Казалось, в голодной, разрушенной стране хоть шаром покати…
Для нас, впрочем, как и для подавляющего большинства, жизнь оставалась все еще полуголодной…
Тем более ненавистными были для нас эти сытые, самодовольные, мгновенно раскормившиеся самцы и самки.